В июне повстанцы имели несколько удачных столкновений с карателями. Численность отрядов выросла почти вдвое. В отряды пришло много батраков, рабочих, 'бедноты из городов и местечек. Шли также неимущие шляхтичи, вольные хлебопашцы, государственные крестьяне. Приток свежих сил обусловливался прежде всего тем, что по требованию Калиновского повстанческие власти строго следили за осуществлением повстанческой аграрной программы Однако численность карательных войск росла еще быстрее. Теснимые со всех сторон повстанцы в конце июня вынуждены были отойти в глубь Беловежской пущи.
В июле и августе повстанческие отряды вели тяжелые оборонительные бои, с трудом отбиваясь от преследовавшего их противника. Врублевский хорошо знал все лесные тропки и располагал подробными картами лесных массивов на Гродненщине; это не раз спасало повстанцев. В августе Духинский официально ушел в отставку. Калиновский, сосредоточивший в своих руках руководство восстанием в Литве и Белоруссии, назначил Врублевского командующим повстанческими силами на Гродненщине. Новый командующий был неутомим, проявлял чудеса распорядительности и храбрости. Он Первым вступал в бой и отступал последним, он заботился о нуждах крестьян, что обеспечивало их поддержку повстанцам. Но соотношение сил все ухудшалось, бороться становилось все труднее.
Останавливаться нельзя. Переходя из одного лесного массива в другой, прячась в самую глухомань,
повстанцы постепенно подвигались к Августовскому воеводству. Много опасностей подстерегало их на пути. Адъютант Врублевского И. Арамович, например, вспоминает: «Под вечер сидели мы [...] на лугу среди болот и просек и делились куском хлеба и крошками зеленого табака [...]. Среди чащ, среди трясин немыслимо было узнать ни дорогу, ни направление. Командир сказал, что надо обождать зари, ибо наступила ночь. Прилегли мы на болоте. Каждый из нас искал места поудобнее у кустов, чтобы хоть голову можно положить чуть повыше. На заре нас разбудили чьи-то покр-икивания. Это были казаки, которые ловили своих коней с ночного». Непрерывные утомительные переходы, почти "ежедневные столкновения, отсутствие продовольствия и снаряжения заставляли многих повстанцев уходить домой, а командиров оставлять своих подчиненных и скрываться за границу. Врублевский один, кажется, оставался непоколебимым, не утрачивал ни на минуту бодрости и веры в успех.
Силы повстанцев таяли, была уже осень — нужно было обеспечить сохранение хотя бы минимума сил в зимний период. В сентябре Врублевский передал на время командование и поехал в Варшаву с предложением вывести свои отряды ча зимовку в Подлясье. Предложение было принято, и намеченный план проведен в жизнь. В ряде боев, происходивших в ноябре и декабре 1863 года на территории Польши, Врублевский снова проявил себя умелым и хладнокровным военачальником, причем особенно удачно он командовал конниками. В конце декабря Врублевский был назначен повстанческим военным начальником в Под-лясском и Люблинском воеводствах. В январе 1864 года около Устимова на конных повстанцев под командованием Врублевского неожиданно напал казачий карательный отряд. Он пытался остановить противника, но, тяжело раненный в голову и плечо, упал с лошади. Спасло Врублевского только то, что каратели сочли его убитым.
Местные крестьяне вскоре подобрали его, оказали ему первую помощь и переправили в имение
арендатора Ксаверия Склодовского 7, где он мог по-лучить лечение. Когда раны немного затянулись, Врублевский попросил поскорее переправить его через австрийскую границу, чтобы не подвергать опасности своих спасителей. Его переодели в женское платье и усадили в карету вместе с племянницей Склодовского, решив в случае необходимости сказать, что это ее экономка. Необходимость такая возникла, так как карету в пути остановил конный патруль. Фигура экономки показалась солдатам подозрительной, и они намеревались сделать обыск в карете, более внимательно осмотреть находящихся в ней пассажиров. К счастью, подъехал офицер и приказал патрульным оставить их в покое. Когда они отъехали на некоторое расстояние, офицер приблизился к карете и тихо сказал «экономке»: «Приведите в порядок свое лицо»; потом он пришпорил коня, чтобы догнать своих подчиненных. Только взглянув на «экономку», путники поняли смысл действий незнакомого офицера: на лице Врублевского были отчетливо заметны струйки крови, которые просачивались из открывшейся раны. Врублевский не знал ничего о спасшем его офицере, но был склонен думать, что это русский.
Через короткий промежуток времени Врублевский добрался до Парижа и лицом к лицу встретился с теми трудностями, которые испытывали многие его соотечественники и соратники по повстанческой борьбе, оказавшиеся в эмиграции. Почти не двигающаяся после ранения рука очень ограничивала возможности Врублевского в отношении приискания заработка: он смог устроиться только фонарщиком. Его обязанности не сложны: следить за исправностью газовых фонарей в нескольких кварталах, вечером зажигать их, а рано утром — гасить. Плохо то, что он должен делать все это в любую погоду — в жару и мороз, в дождь и в снег; трудно носить на израненных плечах тяжелую лестницу, неудобно карабкаться на нее и возиться с фонарем, когда действует только одна рука.
Но самое худшее в том, что заработная плата не может обеспечить его очень скромных потребностей: ему нечем платить за комнатушку, в которой он поселился, приходилось нередко сидеть без куска хлеба. Однако он никогда не жаловался и ни от кого не принимал помощи.
Первое время все помыслы Врублевского были связаны с тем, что происходило в Царстве Польском и во всей Российской империи. Как и многие другие, он еще верил в возможность нового вооруженного выступления в ближайшее время, старался установить контакты с теми, кто остался на родине, искал способов самому возвратиться туда. Постепенно он понял, что царизму удалось задушить революционное движение в Польше, а без этого нечего было думать о новых боях. Летом 1865 года до Врублевского дошли сведения о русских и польских подпольных организациях, привезенные 3. Минейко и Я. Домбровским. Однако речь шла о русских городах, о местах, где сосредоточивались репрессированные участники польского национально-освободительного движения, но не о польских землях. В 1866 году до Парижа дошли слухи о жестоком подавлении восстания ссыльных в Забайкалье. Задуманное как широкая совместная акция польских и русских революционеров, оно в результате провалов и неудач вылилось в акт отчаяния, который в лучшем случае мог закончиться лишь побегом нескольких сот политических заключенных.
Своими надеждами и разочарованиями Врублевский всегда делился с Домбровским. К моменту их встречи в Париже прошло немногим более шести лет с тех пор, как они познакомились в Петербурге. Время и тяжелые раны, полученные во время восстания, сильно изменили облик Врублевского. В худом, немного сутулящемся, немолодом на вид мужчине с высоким лбом и длинными вьющимися волосами Домбровский ни за что не узнал бы Врублевского, если бы встретил его на улице. Домбровский изменился гораздо меньше, и Врублевский узнал его сразу. После собрания, на котором произошла встреча, Домб-
ровский пригласил Врублевского к себе, познакомил его с женой, показал родившегося недавно ребенка. Несколько часов они посвятили воспоминаниям.
Что касается эмигрантских дел, то главным здесь Врублевский считал сплочение сил вокруг последовательно демократических целей борьбы. Те попытки объединения эмигрантов, с которыми Врублевский и Домбровский столкнулись сразу же по приезде во Францию, не удовлетворили их прежде всего из-за ошибочности предполагаемой политической платформы. Домбровский выразил свое отрицательное отношение к предлагавшейся программе в открытом письме, которое датируется ноябрем 1865 года.
Письмо начинается с заявления о том, что сразу же после побега из тюрьмы Домбровский установил связи с теми революционерами, которые, оставаясь в Польше и на территории Российской империи, имели мужество продолжать борьбу. «Контакт с ними, — пишет Домбровский, — позволил мне определить для себя постоянное направление деятельности в эмиграции». Ссылаясь на общественное мнение страны, он высказывает убеждение, что именно так и должен поступать каждый политический эмигрант, поскольку эмиграция является лишь представительницей нации, но никогда не может и не должна диктовать ей свои решения. «Поэтому, — заявляет Домбровский, — я решительно осуждаю попытки создать в эмиграции политический орган, претендующий на то, чтобы руководить страной в ее революционных действиях». Протест Домбровского вызвали не только эти необоснованные претензии эмиграции на решающее слово, но основные программные положения для предполагаемого объединения: прежде всего он указывал на непонимание значения социальных задач и, в частности, крестьянского вопроса, на нежелание отказаться от национализма, который назван в письме «эгоистическим, а в силу этого дурно понимаемым патриотизмом». Письмо Домбровского заканчивается отказом от участия в любой организации, которая подобным образом понимает роль эмиграции и следует такого рода политической программе.