Объяснить возникновение манифеста можно только одним путем. В чьей бы голове ни родилась эта ложная идея, она могла быть реализована только потому, что была санкционирована руководством русской революционной организации — ЦК «Земли и Воли» или его полномочным представителем. Заметим, забегая несколько вперед, что когда позднее ЦК «Земли и Воли» отнесся отрицательно к планам распространения подложного манифеста, он не занял решительно негативной позиции, на что имел и право и возможности, а в переговорах с польскими конспираторами потребовал одновременного издания и распространения аналогичной по содержанию листовки-манифеста от имени Временного Народного правления (что, заметим кстати, и было исполнено).
Следует иметь в виду, что написанный на рубеже ноября и декабря 1862 года подложный манифест не был предназначен х немедленному изданию и распространению. Это была как бы заготовка впрок, на случай, если понадобится, и, может быть, именно этим объясняется непродуманность и легкомыслие, которыми отмечено принятие этого плана. Однако уже тогда были предприняты практические шаги для будущего издания манифеста: работавший в типографии Сената наборщик поляк Людвик Киявский скрылся, захватив с собой необходимое количество шрифта.
За всем этим мы потеряли из виду Иеронима Кеневича. Какое же участие он принимал в составлении подложного манифеста? В самом деле какое? Он не был, как мы уже знаем, его непосредственным составителем, он вообще не находился в Москве в момент его составления, так как в Москву Кеневич приехал 4 декабря, а Бензенгер явился «из бегов» на гауптвахту еще 2 декабря. Имел ли он какое-либо касательство к возникновению идеи использования манифеста? Нет никаких свидетельств в пользу этого, с другой же стороны, если мы сопоставим дату прибытия Кеневича в Петербург — 25 ноября — с датой побега Бензенгера, совершенного, очевидно, в связи с поручением составить манифест, — 28 ноября, — сомнительность такого предположения бросается в глаза.
Иероним Кеневич не был ни инициатором, ни автором подложного манифеста, задуманного и изданного по согласованному решению русской и польской революционных организаций. На плечи Кеневича легло обеспечение издания манифеста и его распространение. На него, без достаточного к тому основания, легла и вся ответственность за этот ложный политический шаг.
22 декабря 1862 года Кеневич выехал из Москвы в Петербург. Вероятно, тут он узнал о принятом в Варшаве решении начинать восстание в январе. 6 января 1863 года он уехал в Вильно, и здесь спустя несколько дней его застало сообщение о том, что восстание началось.
Тот план, который полтора месяца назад вырабатывался «на всякий случай» и который был доверен ему, Иерониму Кеневичу, стал актуальным. Но где добыть средства на издание манифеста, на подготовку его распространения? Комитет движения, в это время принявший название Литовского провинциального комитета, никогда не располагал значительными суммами. Тем сложнее было изыскать их в этот момент, когда неожиданное, противоречившее всем предшествующим заверениям начало восстания застало красных в Литве и Белоруссии врасплох. Нужно было создавать, вооружать, экипировать, снабжать повстанческие отряды, а на это требовались деньги и деньги, которых у комитета не было.
Кеневич решил обратиться к организовавшемуся в этот момент комитету белых и даже дал согласие на то, чтобы войти в его состав. Весь этот эпизод известен нам по мемуарам главы этого комитета Якуба Гейштора, и он-то служит важнейшим аргументом для изображения Кеневича агентом белых.
По рассказу Гейштора, сразу же после организации комитета — 27 января — Кеневич представил комитету свой план организации восстания в глубине России. Из сообщения Гейштора явствует, что ни он, ни другие члены комитета и не подозревали, что «план Кеневича» когда-либо и кем-либо рассматривался ранее, что к нему причастны польские красные и русские революционеры. После некоторых споров комитет согласился финансировать предложенный план. Литовских белых страшила социальная революция, но на берегах Немана, а не Волги. Кеневичу было дано пятнадцать тысяч рублей, что не составляло всей требуемой суммы, и он восполнил ее из собственных средств. Уже в последних днях января, как сообщает Гейштор, Кеневич покинул Вильно.
Итак, причастность Кеневича к белому комитету ограничивалась тем, что он получил от него средства, необходимые для реализации плана, составленного красными. Неоткровенность его с членами комитета, его явное, непонятное лишь самовлюбленному автору подтрунивание над Гейштором («он очень меня ценил и имел даже преувеличенное представление о моем политическом разуме, так как всегда находил у меня большое сходство с Кромвелем», — пишет Гейштор) — как мало это согласуется с отводимой ему ролью агента, орудия белых!