В Европе, переживавшей в начале 60-х годов новый демократический подъем, Сераковский.с наслаждением окунулся в революционную стихию. Всюду он знакомился с виднейшими представителями демократии и везде находил понимание и поддержку освободительных усилий польского народа. Он познакомился со многими членами парламентских оппозиций крупнейших государств, стал другом Герцена и Гарибальди. К освободителю Италии он специально ездил на остров Капрера. Великий революционер, с именем которого связано освобождение Италии от иноземных поработителей и образование независимого объединенного государства, произвел огромное впечатление на Сераковского и сам полюбил эту пылкую восторженную душу. По словам друзей, Сераковский покинул родину Данте, преисполненный верой в скорое освобождение Польши.
За границей Сераковский познакомился с руководителями различных фракций польской эмиграции. Но ни одна из них не имела программы, которую он мог бы назвать своей. Наиболее отвечала его взглядам фракция Мерославского, ибо она не признавала иных путей освобождения отчизны, кроме вооруженного восстания. Но и Мерославский, по словам Станевича, не удовлетворил Сераковского. Он не имел надежных связей с Польшей, не располагал точной информацией, неверно оценивал настроения нации и средства, которыми может располагать восстание. Известно, что с именем Мерославского, одного из руководителей повстанческих попыток в Познани в 1846—1848 годах, многие польские революционеры связывали программу национального возрождения и социального обновления своей страны. Эти надежды были развеяны поведением Мерославского в восстании 1863 года. Однако критическое отношение к нему и до этого было свойственно наиболее радикальной части польского революционного лагеря и прежде всего членам организации, созданной Сераковским. О борьбе с Мерославским лучшей части эмиграции во главе с Зыгмунтом Падлевским речь впереди. Но нельзя не оценить, что Сераковский одним из первых подверг сомнению программу и действия Мерославского. Последний проповедовал необходимость примирения крестьян с помещиками, отрицал возможность русско-польского революционного союза. Обе эти ошибки были, естественно, взаимосвязаны. Кто не разделяет программу крестьянской революции у себя на родине, тот косо смотрит и на ее приверженцев у соседей. Сераковский же союз с русскими революционерами рассматривал как основу грядущего восстания, мысля его не иначе, как революцию, осуществляемую совместными силами всех народов царской России.
В 1859—1862 годах Сераковский несколько раз посетил Вильно и возобновил старые дружеские связи с передовой интеллигенцией края. В Вильно существовала хорошо законспирированная нелегальная офицерская организация, возглавляемая капитаном генерального штаба Людвиком Звеждовским. Деятельными его помощниками были Ян Козелл-Поклевский, Валерий Врублевский, Клет Корево и др. Офицерская организация была связана с кружками молодежи и интеллигенции края, группировавшимися вокруг Константина Калиновского и ветеранов революционного движения в Литве братьев Францишка и Александра Далевских, с которыми Зыгмунт был хорошо знаком еще с 1846 года. Патриотическая дружная семья Далевских сыграла крупную роль в революционном движении в Литве и принесла на алтарь отчизны огромные жертвы. Александр умер от туберкулеза, нажитого на царской каторге, Титус был расстрелян Муравьевым, Константый — расстрелян версальцами, Францишек провел большую часть жизни в царских застенках, сестры и мать были в 1863 году высланы в Сибирь. Зыгмунт Сераковский с этой семьей неразрывно связал свое имя. Весной 1860 года он глубоко полюбил Аполлонию Далевскую, одну из первых красавиц Литвы. В июле — августе 1861 года Сераковский по поручению военного министра производил осмотр крепостей Виленского военного округа и был частым гостем в семье Далевских. Воспитанная в духе идей национально-освободительного движения, Аполлония не могла дать сразу определенного ответа на неожиданное предложение Зыгмунта. Родные услали ее в Ковенскую губернию, в местечко Кекданы, к сестре Юлии, жене учителя гимназии Беркмана (видного деятеля тамошней повстанческой организации). Девушке нужно было время, чтобы разобраться в своих чувствах, решить тревоживший ее вопрос: уместно ли в такое время думать о личном счастье? Из уст братьев она хорошо знала весь жизненный путь Зыгмунта. Первая встреча с Сераковским поразила ее. «Заинтересованная, я смотрела и думала: удивительное лицо, я выделила бы его среди тысячи самых умных людей, — писала она в своих мемуарах. — Поражало выражение разума, энергии, решительности, и при этом удивительная лучистость больших темно-серо-голубых глаз, отражавших каждую мысль, каждое чувство. Весь облик этого человека с первого взгляда захватывал, приковывал к себе». Между Аполлонией и Зыгмунтом завязалась переписка.