Он решился. Медным командным голосом, как на параде, он приказал стрелять.
Ни одного выстрела не последовало. Возмущенные национальные гвардейцы ворвались в ряды линейных солдат и обезоружили офицеров, впрочем, без всякого сопротивления с их стороны.
— Сволочи! — закричал вне себя от ярости генерал Леконт.
Это «изящное» слово в данном случае относилось к собственным солдатам 88-го линейного полка, отказавшимся стрелять в безоружную толпу, несмотря на то что генерал повторил свою варварскую команду четырежды. Он продолжал поносить солдат и на потеху всей толпе осыпал их площадной солдатской руганью. А солдаты мрачнели. Из толпы их подзуживали:
— Это он всегда вас так?
— И вы терпите?
— Какие вы смирные!
— Вот бы тебе такого терпеливого муженька, Мадлен!
— Нет, мне такие не подходят. Это ж не мужчины, это тряпки!
— Это только начало. В казарме сегодня выпорют.
— Генерал сам пройдется по их задницам.
— А они ему будут лизать руки.
Солдаты не выдержали. Они переглянулись, потом бросились на генерала и схватили его. Никто из офицеров не посмел двинуться в его защиту. Солдаты подвели его к национальным гвардейцам и сказали:
— Он ваш. Делайте с ним, что хотите.
Гвардейцы качали головами:
— Нет, нам это добро не нужно.
Тогда солдаты все того же линейного полка поставили генерала Леконта к стенке и расстреляли его.
Кто-то из офицеров успел слетать в штаб военного губернатора и доложить обо всем происходящем на Монмартре. Военный губернатор Парижа генерал Винуа немедленно отрядил туда новые подразделения и самолично отправился с ними. Он захватил с собой генерала Клемана Тома. Это была личность в высшей степени непопулярная даже и в своей среде, скорее шпион, чем военный. Бывший вахмистр, профессиональный дуэлянт, в сущности, наемный убийца, он после июньской бойни сорок восьмого года, которую он же организовал, получил сразу генеральское звание. А после событий 31 октября он числился главнокомандующим Национальной гвардией, но воевал не столько с немцами, сколько с Национальной гвардией, сеял в ней склоку, стравливал буржуазные батальоны с пролетарскими, а несколько дней назад представил военному министру Лефло план, как «покончить с цветом парижской сволочи» — так называл он Национальную гвардию.
Все это Домбровский рассказал окружившим его полякам — Врублевскому, Рожаловскому, Околовичу и другим. Прослышав о событиях на Монмартре, они пришли сюда и сейчас стояли на площади Пигаль, наблюдая происходящее. Наиболее пылким из них, в том числе Теофилю, не терпелось тут же присоединиться к защитникам рабочих пушек. Им казалось недостойным для революционеров ограничиваться ролью наблюдателей. Домбровский удерживал их.
— Это пока все еще дело внутрифранцузское, — говорил он. — Наш час еще не пришел. Но он скоро придет.
— А не считаешь ли ты, что это начало революции? — спросил Валентин, только что присоединившийся к ним.
Домбровский повернулся к нему:
— Хорошо, что ты здесь, Валентин. Два месяца назад, в январе, на такой же вопрос Пели я ответил: «Нет еще». Сейчас я говорю: «Да!»
— В таком случае, почему же мы бездействуем? — вскричал старший Околович.
Их стояло здесь шесть братьев, шесть молодцов, один краше другого. Все они перебрались сюда после восстания, в котором особенно отличился безумной храбростью своей старший Околович, имевший еще в царской армии высокое воинское звание.
Домбровский улыбнулся:
— Я только что сказал: наш час скоро придет. Хотя, пожалуй, правильнее мерить время не часами, а минутами. Однако генералу Тома, может быть, придется плохо.
Действительно Клемана Тома узнали, несмотря на то что он, учтя всеобщую нелюбовь к себе, пришел на Монмартр переодетым в штатское. Подкрепления, которые привел с собой генерал Винуа, не помогли ему. Вновь прибывшие линейные солдаты немедленно начали массами переходить на сторону народа. Увидев это, генерал Винуа вовремя повернул коня и ускакал. Генерала Тома не спасла маскировка. Его схватили. Он разделил участь Леконта: солдаты расстреляли его.
Узнав об этой неудавшейся операции по обезоруживанию парижского народа, Тьер в гневе разорвал заблаговременно отпечатанное извещение о роспуске Национальной гвардии. Вместо этого он спешно опубликовал манифест о том, что правительство дарит Национальной гвардии эти пушки и надеется, что она обратит их против бунтовщиков. Никто не обратил внимания на манифест, за исключением нескольких остряков, поместивших в юмористическом журнале пародийный манифест, в котором объявлялось, что они дарят Тьеру штаны, в которые он одет.