— Я — Петр, — сказал он, — также известный как Симон. Я — Камень Церкви, и сказано священникам, что они — наследники миссии моей.
— Я тоже камень. Но крайней мере частично.
— Тогда да будет так. Ты — наследник мой. Иди и стань епископом. Не почитай Каменного Христа, ибо Он хорош настолько, насколько деяния Его хороши, а коли Он пребывает в праздности, то и нет в Нем спасения.
Святой захотел погладить меня по голове, но когда различил мою форму, глаза его расширились он пробормотал какую-то молитву, изгоняющую бесов, и просочился в окно, присоединившись к своим братьям.
Скорее всего, если бы подобный вопрос вынесли на решение совета, то там, в соответствии с буквой закона, решили бы, что благословление создания из снов никакой силы не имеет. Однако это не представляло никакой важности, ибо я получил самый лучший совет с тех пор, как гигант наказал мне читать и учиться.
Тем не менее, для того чтобы стать Папой или епископом, необходимо было иметь слуг, которые выполняли бы мои приказы. И самый большой из камней не сдвинется с места сам. Потому, раздувшись от собственного могущества, я решил появиться в верхнем нефе и возвестить о себе.
Понадобилось немало храбрости, чтобы выйти на свет днем, без плаща, и пройти по помосту второго уровня сквозь толпу торговцев, раскладывающих товары. Многие реагировали с типичным фанатизмом, хотели пнуть или высмеять меня. Вот только мой клюв отбивал у них всякую охоту издеваться. Я взобрался на самую высокую палатку и встал там, в мутном круге лампового света, откашливаясь, дабы люди заметили своего повелителя. Под градом гнилых гранатов и дряблых овощей я поведал толпе о том, кто я есть, и рассказал о своем видении. Украшенный бусами требухи и отбросов, я спрыгнул с помоста и бросился к входу в туннель, слишком узкий для большинства людей. За мной увязались какие-то мальчишки, и один расстался с пальцем, пытаясь порезать меня осколком цветного стекла.
Весть об откровении оказалась бесполезной, ибо в фанатизме тоже существуют уровни, и я располагался на самом нижнем из них.
После своего провала я решил найти какой-то способ посеять хаос во всем Соборе, сверху донизу. Даже в смятенной толпе мракобесов многое может изменить появление того, кто посвящен в таинства и одарен. Два дня я провел, скрываясь в стенах. В столь хрупкой структуре, как церковь, должен был существовать какой-то фундаментальный изъян, и хотя в мои планы не входило ее полное разрушение, я все же хотел совершить нечто захватывающее и неоспоримое.
Погруженный в раздумья, я висел над общиной чистой плоти, когда услышал сиплый голос епископа, легко перекрывший шум толпы, а потому открыл глаза и взглянул вниз. Солдаты в масках держали сгорбившуюся фигуру, а священник нараспев объявлял приговор над ее головой.
— Узнайте же все, кто слышит меня сейчас, что этот молодой ублюдок плоти и камня…
«Корвус, — сказал я себе. — Попался наконец». Я закрыл один глаз, но второй отказался подчиняться и продолжил наблюдать за разворачивающейся сценой.
— …нарушил все, что мы почитаем священным, и искупит свои преступления на этом месте завтра в то же время. Кронос! Отметь шествие колеса.
Выбранный Кронос, тщедушный старик с грязными седыми волосами, отросшими до самых ягодиц, взял кусок угля и начертил крест на большой диаграмме, позади которой стонало и вздыхало колесо в своем извечном кружении.
Толпа приободрилась. Я увидел, как Псало пробивается сквозь скопище народа.
— Каков его проступок? — крикнул он. — Скажи нам!
— Проникновение на нижний уровень! — объявил глава солдат в масках.
— Наказанием за это является порка и изгнание наверх! — сказал Псало. — Здесь же я вижу более серьезное преступление. Каково же оно?
Епископ холодно смерил взглядом юродивого:
— Он пытался изнасиловать мою дочь, Констанцию.
На это Псало ничего возразить не смог. Карой за подобное были кастрация и смерть. Так гласил закон всех чистых людей. Иного пути не оставалось.
Я задумался, наблюдая за тем, как Корвуса ведут в темницу. Будущее, которого я так желал, неожиданно поразило меня со всей ясностью. Я хотел возвратить ту часть своего наследия, в которой мне отказали, — примириться с самим собой, жить в обществе тех, кто меня примет, таких же как я. Гигант сказал, что со временем так и будет. Но произойдет ли это на моих глазах? Корвус, следуя зову похоти, добивался равенства этажей Собора, хотел привнести камень в плоть, чтобы никто не видел разницы.
Но дальнейшие мои планы скрывались в тумане. Да какие планы! — скорее, то были яркие чувства, радостные картинки детей, играющих в лесах и полях за пределами острова, пока работа сама прядется под взглядом наследника Божьего. Моих детей. И тут я все понял. Я хотел занять место Корвуса, когда тот спаривался с Констанцией.
То есть передо мной стояли две задачи, и если все сделать по уму, то их можно было бы совместить в одну. Следовало отвлечь епископа и солдат, а затем спасти Корвуса, такого же революционера, как и я.
Ту ночь я провел в своей комнате, горя от лихорадочных мучений, а наутро пошел к гиганту просить совета. Тот холодно посмотрел на меня и спросил:
— Мы впустую потратим время, если постараемся вбить хоть какой-то смысл им в головы, но ведь у нас и нет никаких других дел, кроме траты времени, так?
— Что же мне делать?
— Просветить их.
Я топнул ногой по полу:
— Эти люди похожи на кирпичи! Какой толк просвещать кирпичи!
Он еле заметно, но печально улыбнулся:
— Просвети их.
Я покинул гиганта, кипя от ярости. Подобраться к великому колесу времени я не мог, а потому не знал, когда состоится казнь, но, вспомнив о ворчащем от голода желудке, предположил, что случится это в начале полдня. Я излазил Собор вдоль и поперек, очень устал, а потом, когда шел по пустому проходу, подобрал с пола кусок цветного стекла и внимательно осмотрел его. Мальчишки на всех уровнях Собора таскали эти осколки с собой, девочки же использовали как украшения, и никто не обращал внимания на протесты старших, которые считали, что из-за цветных предметов разум порождает еще больше чудовищ. И где же дети брали свои игрушки?
В одной из давно прочитанных книг я видел яркие картинки окон Собора.
— Просвети их, — сказал гигант.
Я вспомнил о просьбе Псало впустить свет.
Под крышей нефа, в туннеле, идущем по всей его длине, я нашел канаты, державшие блоки занавесей, прячущих нас от внешнего мира. Я решил, что для моего плана лучше всего подойдут большие окна в северном и южном трансептах, начертил диаграмму в пыли, стараясь решить, какое сейчас время года и с какой стороны придет солнечный свет. Все мои расчеты были чистой теорией, но в тот момент меня словно озарило. Следовало открыть оба окна. Я не мог решить, какие из них лучше.
Уже к началу дня я был готов. В верхнем нефе только подошла к концу молитва шестого часа. Пришлось перерезать главные канаты и ослабить зажимы, поддев их пикой, украденной из арсенала епископа. Я прошел по высокой балке, спустился по практически вертикальной шахте до нижнего уровня и стал ждать.
Констанция сидела на деревянном балконе, в специальной ложе, с которой епископ следил за проведением казни. Девушка была словно очарована ужасом. Корвус лежал на помосте, установленном прямо посередине трансепта. Факелы освещали юношу и его палачей, трех мужчин и старуху.
Я прекрасно знал порядок ритуала. Сначала карга кастрировала преступника, а потом мужчины отрубали ему голову. Корвуса одели в красный церемониальный плащ, скрывающий кровь. Епископ в последнюю очередь хотел, чтобы его паства пришла в излишнее возбуждение от вида мучений. Вокруг помоста стояли солдаты, готовые провести обряд очищения ароматной водой.
Времени оставалось мало. Понадобится несколько минут, чтобы все канаты разошлись, а занавеси пали. Я ринулся на позицию и перерезал оставшиеся веревки. Когда воздух Собора заполнили потрескивающие звуки и свист от падающих холстов, я поспешил вниз, на свой наблюдательный пост.