Я согласился, что, конечно, это не разговор. Но все равно Славик молодец.
Мы написали что-то в книгу отзывов, которая лежала на столе у входа, в том числе и о Славкиных работах. Отзывов было мало, но Валька так вдохновился, что исписал целую страницу. Правда, я не мог понять, озорничает он или действительно признал Славкино дарование.
На улице я снова приуныл, и, как ребята ни звали в кино, не пошел. Только проводил их до кинотеатра. На афише красовался знаменитый толстяк, итальянский тенор Беньямино Джилли в фильме «Не покидай меня». Пластинки с его завораживающим голосом котировались в ту пору среди любителей невероятно.
У билетных касс и на подступах к кинотеатру сновали юркие субъекты в надвинутых кепках — спекулянты билетами. Привычные в ту пору, они перевелись потом вместе с трофейными фильмами, заполнившими экраны в послевоенные годы, фильмами, столь отличавшимися от героических предвоенных лент, окрылявших наши детские души, летящей по ветру чапаевской буркой.
Валька решительно ринулся в толпу у билетных касс, а мы с Катюшей остались стоять в стороне. Я давно хотел поговорить с ней. Мне казалось, что она знает о Люсе больше других и поможет мне кое в чем разобраться. Но оказалось, Катюша не видела Люсю с того самого дня, когда та перешла в другую школу.
— Ты не идешь с нами в кино потому, что Люси нет? — со свойственной ей прямотой спросила Катюша.
— Может быть, — уклончиво ответил я. — Такое настроение.
— Все как-то у вас получается…
— Как?
— Трудно, неладно что ли, Евдокия эта еще напустилась. Только я тебе скажу, никогда бы я из-за нее в другую школу не перешла. Хоть бы она треснула. Чего Люська подхватилась?
— Хорошо быть такой, как ты.
— Да уж, кому что дано, — уязвленно вскинула голову. — Только не думай, что я за Люську не переживаю. Она хорошая, и ей всегда будет трудно. Ее понимать надо. Ты-то ее понимаешь?
— Честно говоря, не всегда, — признался я. — Обещала сегодня прийти, не пришла. Сказала занята дома. Неужели вырваться не могла?
— Значит, не могла. А ведь ты и в самом деле не понимаешь. Все вы мальчишки такие, знаете только себя. А с Люсей так нельзя, ее обязательно надо понимать.
Странно у Катюши получается, подумал я, то она осуждает Люсю, то оправдывает, даже восторгается ею.
Так же внезапно, как исчез, из толпы с билетами в руках вынырнул Валентин.
— Зря не идешь, говорят, мировая картина, — проверяя, все ли пуговицы на месте, выпалил Валька.
— В следующий раз.
Ребята скрылись в дверях кинотеатра, а я шел по улице, унося в себе озадачивающее «Ее надо понимать». Что это значит понимать? Постичь, разобраться, уразуметь? Как прочитанную книгу или задачу. Нет, наверное, понимать человека это еще что-то кроме постижения разумом, это созвучие души и еще что-то, ускользающее от меня, недоступное мне.
Воскресный день, обещавший быть таким хорошим, складывался неважно. Вернувшись домой, я не находил себе места. Позвонил Люсе. Телефон не отвечал. Я вновь набрал ее номер и долго прислушивался к однообразным гудкам, словно они мне могли о чем-то поведать.
Я вспомнил, что обещал Веронике Григорьевне прийти сегодня. Отец все находился в командировке, но звонил и справлялся, как у меня дела. Солнечная с утра погода сменилась сырой туманной моросью, переходящей в холодный дождь.
Вероника Григорьевна была гостеприимна, как всегда, и мне стоило великого труда найти подходящий предлог чтобы откланяться поскорей. Меня тянуло домой. Я спешил туда, надеясь, что позвонит Люся.
Уже был вечер. Потемневший квадрат окна зиял, как черная дыра между помещением, в которое я пришел, и улицей. Здесь было тепло и сухо, а там, за мокрым от дождевых капель стеклом, почти непросматриваемый изнутри провал, наполненный ветром. Я глядел в окно, долго и упорно, как смотрит ожидание, исполненное неизвестности и надежды.
Я бы не мог сказать, чего в этом состоянии больше, сосредоточенности или отрешенности, потому что в неком дремотном полузабытьи я сразу не услышал стука в дверь. Стучали негромко, к тому же длинный коридор, отделявший комнату от наружной двери, скрадывал все звуки, и без того заглушаемые дождем и ветром.
Когда я открыл дверь и увидал на пороге Люсю, я опешил от неожиданности. Ее появление было слишком большим счастьем, чтобы в это можно было поверить. В растерянности смотрел, как с Люсиных волос, выбившихся из-под намокшего платка, стекает вода. Потертый котиковый воротник на пальто прилизанно топорщился влажными клочьями. И все пальтецо набухло дождем настолько, что, казалось, ее плечи не выдержат такой тяжести.