Это была Люся. Ее голос был тверд, казалось, что она торопится сказать все, чтобы не сорваться или чтобы успеть, пока ей не помешали.
— Прости меня, я не хотела, чтобы все так было. Понимаешь, чтобы обманывать или делать больно друг другу, — она замолчала, на что-то решаясь. — В общем, если желаешь, мы можем встретиться минут через сорок.
Она еще спрашивает, желаю ли я встретиться, больно кольнула меня мысль. Да я только и думаю о том, чтобы хотя бы взглянуть на нее. Я хотел ответить, но что-то резко захлестнуло мне горло, и я с трудом протолкнул в себя воздух. Впервые не смог вымолвить ни слова. Только, хрипло корябая горло, выкарабкалось мое «да».
— Значит, через сорок минут в сквере около собора, — решительно сказала Люся и положила трубку.
Я вышел из дому тотчас. Я не мог оставаться на месте ни мгновения. Из всего происходящего, из Люсиных слов, которые только что услышал, и более всего из ее интонации я понимал, что иду не на одно из многих, столь желанных свиданий с ней, а на встречу, в которой все уже предрешено для нас, которая, вероятно, станет последней и которая понадобилась лишь для того, чтобы объяснить, чего объяснить невозможно да и не надо. Люся, милая, искренняя, добрая, не могла поступить жестоко. Что-то заставляет ее сделать шаг, которому она противилась все время с таким упорством и настойчивостью.
А ведь она не случайно назначила свидание в Соборном саду, подумал я. Мы тут впервые встретились, и тут она хочет проститься. Наверное, каждой девчонке свойственна в какой-то мере сентиментальная многозначительность, даже такой непосредственной, как Люся.
На улице почти лицом к лицу столкнулся с Игорем и, странное дело, прошел мимо, как лунатик, ничего не замечая.
— Ты что, приятель, так заработался, что соседей не узнаешь?
— А, Игорь, прости, — вяло пробормотал я.
— В кочегары, значит, решил не идти, на завод подался?
— Подался, — односложно ответил я. Даже не спрашивая, откуда он знает про завод.
Мне было мучительно разговаривать сейчас с кем-либо, даже с Игорем, с которым любил потолковать.
— А я вот Катаняна раздобыл, — похвастался он и вынул из-под руки аккуратный томик. — Исследователь Маяковского.
— Интересно, — автоматически проговорил я, про себя соображая, как бы уйти.
— Как девушка твоя? — очевидно забыв имя, спросил Игорь.
— Спасибо, — буркнул я. Мне было не по себе от того, что он спросил про Люсю именно сейчас.
Я отвел в сторону взгляд, подумав, как плохо люди понимают друг друга в повседневной жизни. Как приглушено во многих из нас то, что называют интуицией, когда без слов чувствуешь собеседника.
— Ты как-нибудь приходи с ней к нам, а то живем рядом, а встречаемся только на улице. Ты ведь и книг моих не видел.
Игорь гордился своей библиотекой. Книги были его главным увлечением после паровоза.
Я заверил, что непременно приду сам или с Люсей, если она пожелает. Я понимал, что этого уже не будет, не может быть. Что никогда я с ней не приду. Но это была ложь, которая хоть немного утешала меня сейчас.
Скамейки в Соборном саду не крашены с зимы, но люди парами и в одиночку расположились на них, радуясь теплу, раннему даже для нашего города. Люси еще не было, и я не спеша брел по аллее, той самой, в которой прошлой осенью она окликнула меня. Прошло полгода, а как переменилось все в нашей жизни, и как переменились мы. Девушка, которую я тогда не знал и о которой не думал, теперь для меня самый главный человек. А она, которая так тянулась ко мне, теперь хочет со мной расстаться. Мы как бы поменялись местами. Если это так, кому же верить?!
Я сделал попытку разозлить, ожесточить себя против Люси. В конце концов, не я к ней пришел первым, не я навязался. Попытался вспомнить, как она меня остановила тогда, что говорила и как привела к себе домой, чтобы показать нацарапанные инициалы. Ничего постыдного, порочащего ее не увидел в этом и ожесточиться не сумел. А на вопрос: кому верить, получил ответ. Верить, конечно же, не словам и клятвам, а тому, что чувствуешь сейчас, сию минуту.
Она появилась совсем не с той стороны, откуда ожидал, в новом пальто и туфлях на высоком каблуке. Такой я ее раньше не видел. И это преображение еще более опечалило меня. Я надеялся увидеть ту прежнюю, взволнованную, чуть приглушенную внешне, но открыто желающую и ищущую новых встреч, мою Люсю. Я бы должен был быть готов к тому, что многое сейчас окажется другим, но что-то во мне противилось этому. Словно хрупкие надежды, за которые я цеплялся, могли противостоять жестокой действительности.