— Я знаю, — сдержанно ответил Славик.
Когда мать вышла, он смущенно объяснил:
— Она на тебя за Люсю сердится. Тут ее мать такого наговорила. Будто ты девочке голову заморочил, а потом всякие слухи распустил, что она вынуждена была в другую школу перейти. Потом сам бросил школу, а отцу сказал, что из-за Люси. Он им звонил, обвинял в чем-то.
— Что, что? — не в силах постичь сказанное и чувствуя, как у меня сдавило виски от волнения, проронил я. — Что за вздор? Неужели такое могли говорить?
Славик показался мне сейчас единственной ниточкой правды и заступничества, за которую я пытался ухватиться. Он один знает истину. И вырази сейчас свое отношение ко всему, хотя бы для меня, мне бы стало легче.
Славик молчал. Неужели и он поддался наветам.
Я подумал, что если сейчас же не уйду отсюда, то грохнусь на пол.
— Врут они, конечно, все, — наконец проговорил Славик, — но от этого Люське не легче. Она иногда сюда прибегает, рассказывает. Говорит, чтобы скорей о тебе забыла, жениха ей подыскали, курсантика.
— Какого еще курсантика?
— Авиатора, не то в спецшколе занимается, не то в училище. Письма ей пишет.
— А меня она, значит, вспоминает? — теряя всякий стыд, беззастенчиво спросил я.
— Переживает она, вот что я тебе скажу, — строго заключил Славик.
Чувствовалось, что он искренне жалеет Люсю. Я был в душе благодарен ему за такое отношение к ней. Но про себя подумал еще раз, что он и впрямь тайно влюблен в нее, не иначе… Разговор о Люсе разбередил душу и то, что затаенно дремало в ней последнее время. Снова все ожило, мучительно и остро.
И странное дело, я не жалел, что так случилось, Это соответствовало истине, а то приглушенное, подавляемое было попыткой обмануть самого себя.
И снова, чем бы я ни занимался, я каждую минуту думал о Люсе. И новые люди, которые все больше входили в мою жизнь и на работе, и в школе, теперь соседствовали с ней постоянно. Они не были знакомы между собой, они даже никогда не видели друг друга, но они были рядом.
Люся и Дима Чугай, комсорг завода. Дима требовал, чтобы у нас, ремонтников и инструментальщиков, комсомольское отчетно-выборное собрание прошло в назначенный срок. Ремонтники привыкли ссылаться на то, что находятся в особых условиях, рассеяны по заводу и прочее. Привилегии не слишком сопутствовали укреплению дисциплины. Дело дошло до того, что собрания назначали в день получки, боясь, что люди не соберутся.
Мне казалось это постыдным, я пытался что-то переломить, но дело шло туго.
Люся и Антонина Васильевна, завуч моей вечерней школы… Высокая элегантная женщина в строгом шерстяном костюмчике. Не было дня, чтобы она не появлялась в нашем классе. Журнал и указка под рукой. Она читала историю и по совместительству географию, а в канун экзаменов и конституцию. Будучи историком, географию знала неважно.
Войдя в класс, посылала кого-нибудь за картами. Обычно вызывался плут и острослов Саня Мирошников. Он где-то ходил пол-урока, чему, по-моему, она была только рада, потом долго развешивал карты. Пока Антонина Васильевна начинала давать новый материал, урок кончался.
Однако Сане Мирошникову этого было мало. Долговязо поднявшись из-за парты, едва скрывая ухмылку губатого рта, он просил разрешения задать вопрос.
— Спрашивайте, Мирошников, — вздыхала Антонина Васильевна.
— Вы задали прошлый раз природные условия Канады, — вкрадчиво говорил он, — так вот я никак не могу найти полуостров Бутия.
— А зачем вам понадобился этот самый полуостров?
— Ну, как же, — удивлялся Саня, словно без этого ему никак нельзя, — ведь там находится магнитный полюс земли.
Наступала неловкая пауза, в течение которой лицо Антонины Васильевны менялось в цвете. Потом она овладевала собой и, как ни в чем не бывало, даже с оттенком некоторого высокомерия бросала:
— Сейчас вам товарищи покажут.
И она приглашала меня или недавно демобилизованного из армии лейтенанта Волкова, который ходил еще во всем военном, только без погон. География была моим любимым предметом, я мог часами путешествовать по карте и, кажется, знал ее неплохо.
В следующий раз Мирошников мог попросить показать Балеарские острова, зная, что карта в этом месте склеена, или столицу Непала, страны, которую редко в ту пору упоминали. Неведомо, что ему доставляло больше удовольствия — мгновенное замешательство Антонины Васильевны или столь долго длящаяся откровенная шалость.
Только поздно вечером, когда я возвращался домой, мы оставались с Люсей наедине. И это были не только счастливые, но и горестные минуты. Потому что в этом заочном общении еще сильней ощущалось, как неодолимо мы разлучены.