Впервые осознал это однажды, ведя дочурку в детский сад. Было ясное летнее утро, и мы вышли налегке, но не успели дойти до трамвая, как надвинулась туча и под усилившимся ветром ударила гроза. Мы едва укрылись под навесом какого-то дома. Дочка прижалась ко мне, вздрагивая каждый раз, когда вслед за фиолетовой вспышкой молнии следовали бомбовые раскаты грома.
Я огляделся и обнаружил, что металлический навес, под которым мы стояли, точно такой же, как в доме, где жила Люся. Мысль эта, ничего сама по себе не представлявшая, вместе с тем повлекла другие, приятные и горестные воспоминания, связанные с прошлым.
Я поднял дочку на руки, приласкал, стараясь отстраниться от прошлого. Но оно уже вкралось в меня.
А гроза между тем прекратилась так же внезапно, как началась. Капало с крыш и деревьев. В лужах на мокром асфальте отражалось синее небо. Земля парила.
Я подумал, что, в сущности, все, что было у нас с Люсей, было так же коротко, как эта гроза. И совсем не важно, что сколько продолжается, важно, чтобы после этого осталось ощущение свежести и синего неба.
А с Люсей мы не виделись, хотя дважды или трижды бывал в том городе, где все произошло и где продолжали жить отец с Вероникой Григорьевной.
Я знал, Люся давно замужем за военным, что у нее дети и летом она приезжает с детьми к маме, которая так же, как и мои, жила в этом городе.
Когда я приезжал сюда, непременно шел на тихую улочку к знакомому двухэтажному дому с железным навесом у входа. Тут давно жили другие люди. Но только здесь почему-то я надеялся встретить Люсю. Однако ни здесь, ни в каком другом месте мне не посчастливилось увидать ее. То ли мы приезжали в разное время, то ли еще почему-то.
Прошло двадцать лет.
Дом, в котором жили отец с Вероникой после того, как разменяли свои комнаты, снесли, и теперь они получили квартиру в новом районе с высотными домами и широкими проспектами. Во времена нашей юности здесь был аэродром, а дальше поля и виноградники пригородного совхоза.
В этот раз я приехал в конце июля. Отец уже несколько лет как ушел на пенсию. По вечерам он любил, опираясь на палочку, прогуляться со мной по городу. Иногда, если не была занята, к нам присоединялась Вероника Григорьевна. Она работала на полставки в районной библиотеке неподалеку от дома.
Однажды, возвратившись под вечер с работы, Вероника не без некоторой интригующей таинственности сообщила:
— А кого я сегодня видела? В библиотеку приходила Люсина мама, она у нас книги берет.
— Разве они здесь живут? — стараясь казаться спокойным, отреагировал я.
— На соседней улице.
Я хотел спросить про Люсю, но промолчал, надеясь, что Вероника Григорьевна скажет сама, если знает. Ведь не зря же затеяла этот разговор. И в самом деле, пауза длилась не долго.
— Люся сейчас здесь, у мамы. Хотите поговорить с ней по телефону?
Хочу ли я поговорить с Люсей, увидеть ее?!
Я мечтал увидеть Люсю много лет. Это тайное желание не оставляло меня никогда, и цель, к которой я необъяснимо стремился, маячила, как некая высота, то отчетливо проступая вдали, то, как в тумане, теряя свои очертания. И вдруг будничное и спокойное, как ни в чем не бывало, «хотите поговорить с ней?»
Вероника Григорьевна набрала номер, а я застыл в растерянности, ничего не понимая.
— Ну, что же вы? Говорите! — выводя меня из оцепенения, проговорила Вероника Григорьевна и протянула телефонную трубку.
— Алло, я слушаю! Почему вы молчите? — услышал я Люсин голос. Живой, не изменившийся Люсин голос, как будто слышал его вчера.
— Здравствуй, это я. Ты узнаешь меня?
— Ты? — почти вскрикнула и осеклась, сдерживая себя, Люся. — Почему ты думаешь, что я могла тебя не узнать. Я тебя сразу узнала.
— Все-таки двадцать лет, — напомнил я, все еще волнуясь.
Больше всего боялся, что она равнодушно или даже недружелюбно отнесется к моему звонку.
— Да, целая вечность, — грустно проговорила она, и голос ее дрогнул.
Какое-то время мы молчали, словно нам не о чем было говорить. Только напряженное дыхание в трубке.
Вероника Григорьевна стояла рядом, с хрустом перебирая пальцы. Я никогда не замечал, чтобы она так делала, словно в первый раз увидал ее, взволнованную по-настоящему.
И в это время услыхал в трубке какие-то звуки, похожие на смех.
— Ты смеешься? — в недоумении, почти отчаясь, прокричал я.
— Я не смеюсь, я плачу, — тихо проговорила Люся. Я не утешал ее. Я сам был взвинчен до последней степени.
— Мы должны сейчас увидеться, — решительно сказал я.
— Это невозможно, — успокаиваясь, проговорила Люся.