Витрины в магазине были разбиты, магазин разграблен.
Для нас, мальчишек, «Динамо» был самым популярным магазином. Мы покупали здесь мячи и рыболовные снасти. Уже перед самой войной, собираясь с Венькой Курганским в поход, мы приобрели здесь великолепный компас. В поход сходить не успели, а компас остался в нашей квартире. Отец подарил мне свою старую планшетку, и я приладил к ней компас: на фоне черного циферблата вращалась светящаяся фосфором стрелка. Хоть куда забреди — не заблудишься, даже ночью можно ориентироваться. Правда, Венька говорил, что ночью незачем идти, ночью спать надо.
— А для чего тогда светящаяся стрелка?
Венька не знал, что ответить, и это больше всего раздражало меня. Не знаешь, не говори.
Венька никогда не ввязывался в спор. Он молчаливо принимал возражения, хотя было не ясно, согласился с тобой или остался при своем мнении. С ним невозможно было поссориться, вероятно потому мы так долго дружили, с самого нашего приезда до Венькиной гибели осенью сорок второго.
Венька жил с нами по соседству, через два дома, но постоянно пропадал у нас. Его отец — начальник УШосДора[4] все время ездил по командировкам, мама работала, и вместе с младшей сестрой Иришкой он был предоставлен самому себе.
После начала войны мы не видели Курганских, считали, что они эвакуировались, но весной сорок второго Венька с мамой и сестрой оказался вместе с нами в панском фольварке Петровичи.
Они так же, как и мы, пытались уехать, попали в окружение, вынуждены были вернуться. Потом кто-то донес на их отца, что он коммунист, и его расстреляли.
В Петровичах нас с Венькой заставили пасти коров. Иришка нам помогала. Вот так все лето втроем, ни на минуту не разлучаясь, гоняли мы по полям и перелескам стадо; сперва пасли свиней, потом овец, а уж только потом коров.
В эту пору по округе уже то там, то здесь шли расстрелы восточников. Помню наш последний разговор с Венькой.
Мы сидели в перелеске на краю полуобвалившегося окопа, подстелив старые замусоленные ватники. Коровы, задевая боками за шуршащие ветви, бродили вокруг, лениво тычась мокрыми губами в выгоревшую траву. На бруствере окопа подле нас каким-то чудом уцелел одинокий куст ежевики. То ли тот, кто копал окоп, пожалел его, то ли сознательно оставил для маскировки. Только рос этот куст, кое-где обнажив корни, и был сплошь усеян красновато-сизыми до черноты ягодами.
Осторожно, чтобы не уколоться, мы пощипывали ежевику и клали в рот кисло-сладкие ягоды. Наши губы, пальцы и языки были совершенно черны.
— Я для мамы немного соберу, — сказала Иришка. — А то помните, как смородину в саду снимали, и пан Надворный следил, чтобы никто и ягодки в рот не положил.
— В Булькове партизаны пана убили, — таинственно, словно кто-то мог услышать, поведал я. — А к нам теперь будет наряд полиции на ночь приезжать, Надворного охранять будет. Только партизаны, если захотят, все равно шлепнут.
— Хорошо бы, — искренне вырвалось у Иришки.
— Ладно тебе, помалкивай лучше, — буркнул Венька.
— Дрейфишь, — подначил я.
Венька молчал, и, как всегда, трудно было определить, согласен он или просто не желает вступать в пререкания.
Из стенки окопа я выковырял прихваченную зеленым окислом патронную гильзу, повертел в руках, протянул Веньке.
— Как думаешь, чья, наша или немецкая?
— А я почем знаю, — равнодушно проговорил Венька.
— И знать не желаешь, — разозлился я. — Не знаешь даже, как быть, если расстреливать начнут.
— А ты знаешь? — буркнул он.
— Знаю, — упрямо сказал я. — Убегу.
Спустя много лет я подумал, почему с такой уверенностью сказал Веньке, что убегу. Чтобы раззадорить его или из упрямства, как это бывает, когда мальчишки спорят. Откуда взялась она, эта уверенность, и повлияла ли на то, что я действительно уцелел?!
Венька глядел на рыхлые белые облака, которые медленно проплывали над нами.
— А меня, наверное, убьют, — как-то отрешенно проговорил он.
Мне стало не по себе от спокойной категоричности, с какой Венька предрекал свою судьбу. Аж мурашки пошли по телу. Хотелось заорать на него, за покорную беспомощность, которой он не скрывал. Но был он невозмутимо спокоен, так спокоен, что вряд ли мои слова возымели бы на него какое-либо действие.