Мариан открывает глаза и смотрит на меня, зябко поеживаясь. Из лесу от влажной зелени и сырой земли тянет прохладой.
— Набрось, — говорит дядя Антон Мариану и достает из-под сиденья походной кухни бушлат. — Тебе тоже дать? — спрашивает меня.
— Нет, мне не холодно.
— Это он придремнул, поэтому и озяб, — объясняет дядя Антон.
— Дядя Антон, мне очень хочется у вас остаться. Я буду делать все, что прикажут, только бы остаться.
— В чем же дело, — доброжелательно встречает мое признание дядя Антон, — оставайся.
— Вам легко говорить, а попробуйте капитана убедить.
— Я завтра домой вернусь, — тихо говорит Мариан, — может, мамуся дома.
Оказывается, Мариан не спит и слышит все, о чем мы говорим. Мне неловко перед ним, что я собираюсь отколоться, я хочу как-то объясниться, но не знаю, как это лучше сделать.
— Мариан, ты на меня не обижаешься, что я хочу уйти с нашими?
— Чего обижаться, я ведь домой возвращаюсь, — говорит Мариан.
— И то верно, — говорю я, — все-таки у тебя там еще тетка есть, а у меня никого. Ты же знаешь, как я наших ожидал.
Я говорю успокоительные слова, но чувствую, что они ничего не меняют. На душе скверно, как вообще при расставании. Получается странно, мы ведь не случайно встретились на дороге. Жили одной семьей, и вроде ничего другого не было у нас. И вдруг все переменилось. Оказалось, что у каждого в жизни есть еще что-то, есть другие семьи, настоящие, которые ближе, главнее этой теперешней. Сгоряча мы еще не сознавали, как много эта теперешняя для нас значит. А потом осознали, что никаким возвратом к прежней жизни не перечеркнуть ставших родными домов и семей, в которых нас прятали, кормили, согревали, считали своими неважно сколько времени — неделю или годы.
— Если Ядвига вернулась, — говорю я Мариану, — расскажи ей все, как было, что я ее буду помнить и что мы непременно увидимся.
— Добже, добже, але ж ты почекай, може, капитан еще тебе не везьне.
— Возьмет, — сказал я решительно, — как это так не возьмет!
Я не подозревал, что завтра утром вместе с Марианом буду возвращаться в местечко, но не просто потому, что комбат меня не возьмет, а потому, что узнаю такое, что изменит все мои планы и намерения.
От дома метнулась легкая, стремительная фигурка Валентины, перебежала двор и возникла возле нас из темноты на пятачке, освещенном фонарем, как на просцениуме перед затемненным залом.
— Поели, мальчики? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, кивает в сторону дома. — Пошли, капитан зовет.
Мариан уже улегся на сене в стороне.
— А он спит? — спрашивает Валентина.
— Устал, — говорю я, — ему завтра домой возвращаться.
— Ну ладно, — машет рукой девушка, — пусть себе.
— Я пойду к капитану, — говорю я твердо, — если бы ты не пришла, все равно бы пошел. Я как раз собирался.
— Накормил вас Антон? — спрашивает комбат, когда входим в дом.
— Еще как накормил, — отвечаю бойко, веря в то, что сейчас все устроится.
— Ну и отлично, — говорит капитан, — нам, вообще, повезло, что у нас такой повар. Такого, как Антон, ни в одной части нет.
Только теперь я замечаю, что говорит он не мне одному, но и человеку, сидящему в стороне у стола, на том самом месте, где сидел Смыга.
— А где твой приятель? — спрашивает капитан.
— Он там, спать лег, — говорю я, — завтра утром домой вернуться хочет.
— Тебе тоже пора спать, — строго говорит капитан.
— Нет, я сперва с вами хотел поговорить, — твердо настаиваю я, — мы ведь не решили ничего.
— А что мы должны решить? — улыбаясь серьезности моего тона, спрашивает комбат.
— Вы знаете что, — решительно пресекаю я всякие попытки отшутиться, как было до этого.
— Ну ладно, — говорит он, — я тебя по серьезному делу пригласил. Вот товарищ, который только что приехал, хотел у тебя кое-что спросить.
Он сидел у стола, длиннолицый, с выразительными глазами и выступающей нижней челюстью. Крылышки его погон немного загнуты и затенены так, что я не вижу, сколько на них звездочек. И сам он весь в тени, отбрасываемой дверью.
Интересно, когда же он приехал. Мы ужинали и не слышали, как машина подошла.
Нетерпеливо покусывая губы, человек подзывает меня и, ласково взяв за плечи, сажает рядом.
— Говорят ты знаешь, что здесь было осенью сорок второго?
— Вы это о чем?
— Ну вот бумага, что в доме нашли, — он протягивает листок с полустершейся надписью, и пальцы у него дрожат.
— А, это, — говорю я, — немного знаю.
— Ты расскажи, как все было, что помнишь.