Капитан бережно выпроваживает меня в соседнюю комнату.
Я лежу на его койке, прижавшись щекой к колким ворсинкам суконного одеяла. Мне не верится, что еще вчера здесь были немцы. И вообще не верится, что мы такое пережили. Мне кажется, что разведчик Степанов, и Валентина, и дядя Антон, и Гурьянов были всегда, и я их знал всегда и никогда с ними не расставался.
Где-то в подполе за печкой отчетливо и настороженно скребется мышь. Поскребется, поскребется и перестанет. У нее свое бессонное дело, свои мышиные заботы. Вот странно, людей в доме не было, а мыши остались.
И снова мысли об отце и о том, как все неожиданно переменилось, заставляют меня вздрагивать в полудреме. Возможно ли, чтобы он так быстро нашелся. Три года ничего не было известно, а потом так сразу.
Комбат и майор о чем-то разговаривают вполголоса. Я ведь не знаю, что майор — это тот самый пограничник, которого ждали в батальоне, чтобы приступить к восстановлению государственной границы. Стараюсь прислушаться к их разговору, ничего не могу разобрать. И незаметно для себя засыпаю.
КАМЕНКА
В Каменку мы возвращаемся вместе с Марианом. Оттуда я направлюсь в Кобрин, это по пути. Заодно узнаю, что с Ядвигой, возьму кое-что из вещей. Собственно, вещей у меня нет, есть только кожушок, да и тот Мариана. Ядвига перешила его мне. Изнутри овчина, а снаружи синее сукно от старой польской шинели, металлические пуговицы с орлами. К Ядвиге я попал в одних лохмотьях: стоптанные огромные башмаки и ветхая кепка с поломанным козырьком. Ядвига кое-как приодела меня в старые вещи Мариана, подкоротив их. С тех пор мне все так и переходило от него. Правда, мне сшили один приличный костюмчик из вельвета, но за два года он изрядно поизносился.
В наше отсутствие в Каменке шел бой. В самом начале улицы несколько сгоревших домов, и это меняет ее привычный вид так, что трудно узнать.
Мариан направляется к тетке, а я иду на квартиру Ядвиги.
— Сыночек, милый, радость-то какая, счастье какое, наши вернулись, — бросается ко мне на шею, утирая слезы, Дарья Ивановна, — дождались, слава богу.
Она проводит рукой по бледному рыхловатому лицу, убирая растрепавшиеся с проседью волосы.
— А ты почему такой невеселый, ты ведь больше всех ожидал. Я помню, как ты кричал «ура», когда наши бомбили, выскакивал на улицу и кричал, «тетя Дарья, тетя Дарья, — наши». А я тебя, паршивца, с трудом в погреб загоняла.
— Почему невеселый? — сдержанно говорю я. — Веселый.
Моя интонация не слишком соответствует тому, что я говорю. Но это не лицемерие. Просто я не могу объяснить Дарье Ивановне, что испытывает человек, когда долго ожидаемый праздник позади.
— Ну, что тут у вас? — входя в дом, спрашиваю я. — Ядвига не вернулась?
— Нет пока Ядвиги, — сокрушенно качает головой Дарья Ивановна. — Всего четыре дня не дождалась наших.
— Может, еще вернется, — говорю я.
— Если бы, — совсем дрогнувшим голосом, вытирая глаза краешком платка, говорит Дарья Ивановна. — Она-то всех нас спасала, а ее, бедную, некому было спасти.
Дарья Ивановна Калинникова — жена работника отделения дороги. В первый день войны эвакуировалась вместе с мужем и детьми. Но под Барановичами эшелон разбомбили. В суматохе потерялись муж и старшая дочь. С двумя другими детьми — 14 летней Валей и 12-летним Павликом вернулась в Каменку. Во время расстрела, в самую последнюю минуту, Ядвиге удалось увести Калинниковых. Спасла она и еще несколько семей. Но Калинниковых, поскольку знала их и раньше, поселила в своем доме, в том самом, где жил я. Ядвига больше находилась у вахмейстра, и Дарья Ивановна опекала меня, как своего Павлушу, даже еще внимательней, потому что Павлик был спокойным парнем. Худой, длинношеий, с тягучей медленной речью, Павлик нравился мне больше, чем Мариан, который все же чувствовал себя хозяином, а Павлик был со мной в одном положении. Но больше всех я любил Валю, дочь Дарьи Ивановны, добрую, веселую и прозрачную, как одуванчик.
По вечерам она распускала свои светлые шелковистые волосы, мы садились на топчан и рассказывали всякие истории. За окнами было темно и тревожно. Иногда зажигали коптилку. Но чаще сидели при мечущихся коротких отблесках пылающего в печи огня.
— Вы куда-то запропастились с Марианом, даже не предупредили, — упрекает Дарья Ивановна, — уже кто его знает что думали.
— Мы навстречу фронту пошли. А потом на Моховой Яме отсиживались. Где Павлуша? Я бы хотел с ним и с Валей проститься.
— Проститься? — непонимающе повторяет Дарья Ивановна. — Ты разве уезжаешь?