В воздухе стойко держится смолистый запах разогретой солнцем сосны.
У въезда на мост коренастый солдат-регулировщик. Выцветшая, белесовато-рыжая от пота и соли гимнастерка. За спиной автомат, в руках флажки.
Машины, проходящие мимо, обдают его пылью и бензинным перегаром. Оглохший от рокота моторов и скрипа тормозов, он стоит и время от времени сплевывает густую черную слюну. Кажется, он никого и ничего не замечает, кроме этого нескончаемого движущегося потока. Только автоматически часто-часто машет низко опущенными флажками, словно подметает землю.
— Товарищ регулировщик, — дважды вынужден обратиться я к нему, прежде чем он услышал.
«Откуда ты взялся и кто такой», — как бы говорит его недоуменный взгляд, все еще далекий и отсутствующий.
— Товарищ регулировщик, мне нужно на машину до Минска.
— На машину? — хрипло выдавливает наконец солдат, не без любопытства разглядывая меня. — Ты кто же такой будешь?
Его явно смущает мой неопределенный вид: новое армейское обмундирование, старый кожушок под рукой, на боку подсумок.
— Я отца ищу, — начинаю было объяснять, но гудки машин прерывают.
Солдат не дослушав, поворачивается в сторону и снова машет флажком, пропуская транспорт.
Нет, здесь, у въезда на мост, совершенно невозможно говорить. Не слышно ничего, да и не до меня этому солдату. Зря только шел сюда.
Но поток машин на какое-то время спадает, и регулировщик снова возвращается ко мне.
— Видишь, какая штука, парень, машины тут останавливать не дозволено, посадка только на контрольно-пропускном.
Я огорчен, но понимающе киваю головой и собираюсь уйти.
— Постой, да ты ведь не досказал откуда, — видя мою расстроенную физиономию, останавливается солдат, — путешествуешь сам.
Я достаю мое удостоверение, протягиваю ему.
Он читает, беззвучно шевеля губами, хмурится и, вскинув поверх бумаги глаза, еще раз оглядывает меня.
— О-хо-хо! — тяжело вздыхает солдат. — И тебе пришлось.
Его совершенно не интересует, что документ без печати, кажется, он даже не замечает этого. Он видит только то, что в нем написано. Едва заметные оспинки на лбу солдата собираются вместе, и рыжеватая щетина на подбородке колюче топорщится. Потом он аккуратно складывает бумагу и решительно говорит:
— Будем останавливать, раз такое дело.
Машины и без того уже остановились, скопившись в большом количестве у моста, пока регулировщик толковал со мной. Шоферы волнуются.
— Хватит, ребята, шуметь, — как ни в чем не бывало, успокаивает их регулировщик, — сейчас поедете. Скажите только, кто из вас до Минска, тут паренька отправить надо.
Машин до Минска не оказывается. И я продолжаю стоять рядом с солдатом у въезда на мост. Порою косым взмахом флажка в сторону он останавливает грузовик и, подойдя к кабине, вполголоса разговаривает с водителем, справляется о маршруте. Отпустив машину, он возвращается ко мне.
— Понимаешь, какая штука, — ободряюще поясняет он. — Минск уже в глубоком тылу. Так что армейские склады передвинулись поближе сюда. Самое далекое, куда идут машины от фронта, это Барановичи. Может, поедешь до Барановичей, а там пересядешь? Это как раз полдороги.
— Я не знаю, вам виднее, — неопределенно отвечаю я.
— Хорошо, погоди. Еще попробуем. Может, все-таки до места будет.
Ближе к закату машин становится меньше, а минутами и вовсе ни одной.
— Ну ладно, давай присядем, что ли, тут, — воспользовавшись передышкой, говорит солдат и подводит меня к перевернутому ящику у самых перил моста.
Он снимает автомат и ставит его между колен. Достает кисет. Потрескивая, как бы нехотя, вспыхивают корешки махорки.
— Устали? — не знаю почему вырывается у меня обыкновенное и сейчас такое неуместное слово.
— Устал?! — усмехается солдат. — А ведь правда, кажется, устал. Только меня об этом уже давно никто не спрашивал.
— Никто?
— Ну ясно, потому как все устали. Вот ты к примеру, малый, а тоже устал, намаялся. Скажешь нет?! Полных три года без передыху, и хоть бы кто подумал про это. Вперед давай, и все тут. Такое, понимаешь, дело война.
Солдат желтым от махорки пальцем смахивает пепел с цигарки, раздумывает.
— Это еще слава богу, когда вперед, а то было назад, тогда совсем ни сил, ни настроения, хоть ложись и помирай… Вот тогда устали, так устали. А сейчас терпеть можно. Посидим, покурим и снова за дело. Тем паче, к концу, видно по всему, дело идет.
— У фашистов еще много танков и артиллерии, видел, когда отступали.