— Ну, ясно, придется поднатужиться еще, — соглашается солдат, — только и у нас это все теперь есть.
Он делает одну-две затяжки, почти касаясь губами огня и, наступив подошвой на брошенный окурок, вдавливает его в землю.
Как большая зеленая ящерица, притормаживая, на мост вползает «студебеккер», в кузове пустые бочки из-под горючего, снарядные ящики. Регулировщик, подняв руки, заступает дорогу.
— Куда машина?
Из кабины выглядывает озорное, смуглое лицо водителя, быстрые карие глаза, волосы черные, словно тушью нарисованные — совсем цыганская внешность.
— На Барановичи едем.
— Жаль, до Минска бы надо, — сокрушается регулировщик, — ну хоть до Барановичей довезете мальчонку.
— Мы никого не возьмем, — доносится из кабины простуженный, хриплый голос.
Распахивается противоположная от водителя дверка, и на подножке появляется сутуловатая фигура старшего техника-лейтенанта. Горло плотно обернуто бинтом, и поэтому воротник кителя не сходится.
— Мы никого не возьмем, — хрипло, проглотив слюну, повторяет он. — Для этого существует КПП.
Интересно, как это он умудрился простудиться в такую жару, почему-то не к месту размышляю я.
— Виноват, товарищ старший лейтенант, — не унимается солдат, — я знаю, что есть КПП, но тут у мальчонки немцы всех родных расстреляли, отца ищет. Неужто пацана на пропускной куда-то гнать. Вот и документ имеется.
Регулировщик берет у меня бумагу и намеревается показать сердитому старшему лейтенанту.
— А чего уж тут, — неожиданно приходит на помощь водитель. — Может, правда возьмем пацана, товарищ старший лейтенант, жалко, что ли? Довезем.
У него молодой, высокий голос, немного озорной и небрежный. Чувствуется, что он не очень считается с лейтенантом и так, для общего впечатления, для проформы, можно сказать, испрашивает его согласия.
— И вечно ты, Хрусталев, влезешь со своим покровительством, — недовольно ворчит офицер и скрывается опять в кабине, раздраженно хлопнув дверцей.
— Давай, — хитро подмигивает нам Хрусталев.
Регулировщик торопливо подсаживает меня в кузов. Наставляет:
— Доедешь до Барановичей, там пересядешь на контрольно-пропускном, понял?
Я киваю головой.
Машина медленно трогается с места.
— Погоди, погоди, — о чем-то вспомнив, кричит регулировщик и бежит, размахивая руками, к машине.
— На-ка вот, — он отрывает от газеты краешек и огрызком карандаша торопливо записывает: «П/п 70501 Баев М. В.» — Найдешь отца — напиши.
Он сует мне в руку адрес и вслед удаляющейся машине повторяет:
— Слышишь, найдешь отца, напиши, обязательно.
Он стоит на мосту, на его противоположном конце, усталый и спокойный солдат Баев М. В. Я никогда раньше не встречался с ним, но ему совсем не безразлично, как сложится моя судьба, найду ли отца. Вот он уже далеко-далеко, между нами река. Еще мгновенье, и совсем скроется из глаз.
И как порадовать, как сообщить ему сейчас, через годы и расстояния, что все получилось как надо, что мальчик нашел отца, стал взрослым и четверть века в старом потертом конверте вместе с самыми дорогими реликвиями хранит обрывок газеты с номером полевой почты 70501 и незабываемой фамилией Баев М. В.
ХРУСТАЛЕВ
Все шесть или семь бочек, стоящих в кузове по правому борту, настолько массивны и тяжелы, что несмотря на неровности дороги, почти недвижимы. Только характерный гул внутри при соприкосновении металлических обручей на поворотах выдает порожнюю тару. Но как бы там ни было, а сидеть рядом с огромными пустыми бочками невелико удовольствие. Того и гляди, покатятся, а если не покатятся, то перемажешься, как черт.
К жирной, непросыхающей поверхности пристала пыль, образовав слой вязкого темно-коричневого мазута.
Мне жаль новенького обмундирования.
К счастью, посреди кузова, как бы перегораживая его, стоят снарядные ящики. Этот невысокий барьер из ящиков поставлен и поперек, образуя подле кабины вроде маленького закутка. Там я и располагаюсь, подстелив кожушок.
Вечереет, тень от машины неестественно вытянулась и волочится чуть сзади вдоль обочины, как хвост или распластанное крыло птицы. Еще достаточно много света, чтобы говорить о вечере. Но свет этот не такой прозрачный и чистый, как в полдень. Солнце как бы припало к земле, сгустило краски, подмешало в них темно-оранжевые и фиолетовые тона, наполнило всем этим воздух.
Не будь сердитого старшего лейтенанта, водитель наверняка посадил бы меня в кабину, как это сделал Синеок. Но я не обижаюсь, мне и так хорошо, как может быть хорошо на июльском закате, под ласковым ветром, рвущимся навстречу вместе с расширяющимся пространством.