— Так разве молочком лечатся? — лукаво возражает незнакомец.
— Вот и я говорю, — озорно подхватывает Хрусталев.
— А чем же лечатся? — делая вид, что не понимает, на что намекают ему, хрипит старший лейтенант.
— Как чем? — обстоятельно рассуждает Хрусталев, — К примеру, у нас в Самаре сорокаградусную с перцем пьют или динатурку.
— А у нас в Молдавии красное вино с сахаром кипятят, — говорит незнакомец, — и с перцем тоже кой-чего приготавливают.
— Слышал уже все это, — обрывает старший лейтенант. — Людям просто выпить хочется.
— Почему же, я знаю, молоком горячим тоже лечат, — не моргнув глазом, соглашается Хрусталев, — но ведь тут еще мед нужен.
Хитрит, думаю про себя, плутует. А сам вспоминаю, как мама перед войной лечила нас с сестрой, когда мы простуживались. Тоже давала молоко с медом и содой, а потом растирала козьим жиром.
— У меня мед есть, — неожиданно подаю голос из кузова и, держась за борт, спрыгиваю на землю.
— А, пассажир?! — обрадованно говорит Хрусталев, — я думал, ты спишь.
Человек, с которым беседовали водитель и старший лейтенант, а им, как теперь вижу, оказывается солдат с карабином за плечами, не подозревал, что в машине еще кто-то есть, и от неожиданности вздрагивает.
— Это наш пассажир, — объясняет мое появление Хрусталев. — Мы его завтра в Барановичи доставим.
— А сегодня что? — спрашиваю я.
— Сегодня будем отдыхать.
Хрусталев привлекает меня к себе.
— Закусим сейчас и спать. Ты бы вещицы в машине взял и набросил что-нибудь на себя, прохладно. Вон даже роса выпала.
Я гляжу, куда указывает Хрусталев, и вижу, как весь луг покрылся серебристо-матовым налетом, только в том месте, где проехала наша машина, примяв траву, отчетливо проступает темная полоса.
Старший лейтенант заглядывает в сарай, что-то высматривает там, потом указательным пальцем поправляет очки на переносице.
— Ну ладно, вы тут устраивайтесь, а я пройду в деревню.
— Насчет молочка, — не удерживается от колкости Хрусталев.
— Возможно, — холодно бросает старший лейтенант. И, повернувшись, направляется в сторону деревни. Он идет через луг, и слышно, как мокрая трава сочно трется о голенища его сапог.
— Возьмите же мед, вот, пожалуйста, у меня целая банка, — предлагаю я, доставая из подсумка банку, что дала тетя Феня.
— Спрячь, пригодится, — решительно говорит Хрусталев.
— Что это ты так? — обращаясь к Хрусталеву, спрашивает солдат с улыбкой.
— А чего, ему только дай… Он у нас сладенькое обожает, так бы и умял и не посмотрел, что пацану на дорогу дали. Я нашего помпотеха, как облупленного, знаю, не такой уж он больной, мнительности больше. А потом с тобой бы он не поделился. Прижимистый.
— Это точно, — говорит солдат, — старший лейтенант у нас здесь как-то ночевал. Когда ужинать сели, он в сторонке от всех устроился.
— Вот именно. А теперь и вовсе ему тут не подходит. Хату искать отправился. Пусть идет, спокойней будет.
Лампа, висящая над дверью, не в состоянии осветить все довольно просторное помещение. В глубине совсем темно. В деревянных ящиках и фанерных коробках какие-то металлические штуковины в промасленной бумаге, должно быть, запчасти для автомобилей. В высоких молочных бидонах тавот и машинное масло. Стойкий, приторный запах масла с непривычки щекочет горло.
Справа в углу, завешенном брезентом, дощатый настил, наподобие нар. Рядом перевернутый ящик вместо стола, с крошками хлеба на нем, солью в баночке, алюминиевой посудой, котелками и кружками.
— Вольные казаки, не жизнь, а малина, — говорит о ком-то Хрусталев, ставя на пол вещмешок, прихваченный в машине, — поели и на боковую.
Слышно, как за брезентом кто-то похрапывает, ворочается.
— Веремеев должно быть? — кивая в сторону, спрашивает Хрусталев стоящего в дверях солдата с карабином.
— Сема Липовецкий, ему скоро подменять меня.
— А Веремеев?
— Веремеев в гости пошел, у него тут краля в деревне объявилась.
— Я же говорю, райская жизнь, — восхищается Хрусталев. — Вашему старшине пальца в рот не клади.
— Ты, Хрусталев, тоже не промах, — замечает солдат по-приятельски.
— Ну так это же я, — лукаво сверкнув смоляными глазами, соглашается водитель. — Только некогда, из-за баранки не вылажу.
— Бедняга.
— Вот именно, никакой личной жизни.
Солдат хохочет.
— В чем же дело? Оставайся на пару деньков, бочки поворочаешь в свое удовольствие.