— Откуда ты взял?
— Это он меня так понял, — объясняет Каганов. — Я ведь сказал, что поедете вместе на аэродром.
— Я не полечу, — говорит Артюхин, — только провожу тебя и еще дам сейчас письмо к командиру эскадрильи Севастопольского авиаполка моему другу товарищу Басову. Возможно, он тебя от Москвы до Казани тоже самолетом отправит.
Расстегнув молнию на куртке, Артюхин садится к столу и, обмакнув перо в красные чернила, размашистым почерком что-то пишет на листке. То ли из-за плохой бумаги, то ли потому, что сильно нажимает, буквы под пером расплываются. То же получается на конверте. Второпях Артюхин сажает кляксу, и она моментально вспыхивает малиновым пятном. Это нимало его не смущает. Он вручает мне письмо.
— Возьми, а то на аэродроме забуду.
— Но у меня есть проездное требование до Казани.
— Ничего, авось пригодится и письмо, — говорит Артюхин.
Как я понял, письмо он написал не столько по необходимости, сколько от полноты душевной. Есть такие люди, всегда готовые помочь что-либо организовать, устроить. Иногда это серьезно и кстати, а иногда просто для пущей важности.
— Боюсь, как бы не вернулись обратно с аэродрома, — качает головой Артюхин. — Погоды нет.
— Все дни было солнце, а сегодня дождь, — говорю я.
И вспоминаю, как накануне наблюдал закат и тучи на горизонте, в которые опускалось солнце.
— Давай быстро перекуси чего-нибудь, — торопит Каганов, — сейчас машина будет.
— Не хочу есть.
— Как так не хочешь? Надо бы поесть, — настаивает он и берет сверток, который принес Омелин.
— Отцу привет передай, — спокойно говорит Каганов, — теперь ты его скоро увидишь. Письма не пишу, сам все расскажешь.
— Непременно расскажу, — благодарно киваю головой.
Нас ожидает маленькая тупоносая машина с поднятым брезентовым верхом. Мы садимся в нее с Артюхиным, а Каганов и Омелин остаются в подъезде, чтобы не мокнуть под дождем, и приветливо машут оттуда.
Капли дождя часто и гулко ударяют над нами по брезентовой крыше, и от этого в машине кажется уютно, как бывает в непогоду в палатке или шалаше.
Машина проезжает по мокрым улицам, разбрызгивая воду, стоящую в бесконечных выбоинах и рытвинах, выскакивает на шоссе. Фиолетово-синим блеском отсвечивает асфальт.
— Можешь не гнать так, — говорит Артюхин водителю, — все равно придется ожидать.
— Я привык быстро ездить, — говорит водитель, нехотя сбавляя скорость.
— Лихач, что ли?
— Зачем лихач, просто привык. Всегда давай, давай приказывают.
— Тише едешь — дальше будешь, — вспоминает Артюхин.
— Смотря когда, — сосредоточенно глядя вперед, роняет водитель и, круто взяв влево, обходит несколько военных грузовиков.
Теперь перед нами совершенно пустынная дорога. На повороте у обочины перевернутые телеги с отброшенными в сторону колесами. Справа по ходу сожженная до основания деревенька.
Я сижу на заднем сиденье и гляжу из-за спины Артюхина. Дождь, кажется, прекратился, и капли дождя быстро просыхают на ветровом стекле, оставляя мутные пятна.
— Что-то ты приумолк? — повернувшись ко мне, спрашивает Артюхин. — Наверное все размышляешь, как будешь лететь.
— Нет, просто смотрю.
— А тебе везет, чего доброго, и распогодится.
— Мы на каком самолете полетим? — спрашиваю у Артюхина.
— На самом лучшем, — улыбается Артюхин. — Скоро увидишь.
Машина сворачивает с шоссе и по легкому настилу переваливает через заболоченную канаву, взбирается на пригорок. Перед глазами открывается просторное поле, обрамленное по краям лесом, поросшее стелющейся по земле травой. Почва, потрескавшаяся в зной, сейчас жадно вбирает влагу, сморщенные листочки на длинных стеблях распрямляются.
Это и есть аэродром. Если бы не стайка самолетов на краю поля да не радиоантенны над приземистым бараком аэродромной службы, да не шест с полосатым мешком, реющим на ветру, поле можно было бы принять за обыкновенный выгон для скота.
Самолеты по большей части маленькие, легкие, похожие на этажерки. Крылья одно над другим и высоко задранные тупые носы. Только один, выкрашенный в темно-зеленый цвет, почти растворившийся на фоне далекого леса, — побольше. У него два мотора, широкий размах крыльев и ряд окошечек по фюзеляжу.
Видя, что смотрю на этот самолет, Артюхин подмигивает.
— Что, нравится машина?
— Ничего самолет, — говорю я.
— Вот на нем полетишь, «Дуглас» называется. Не видал раньше?
Мы пересекаем поле наискосок и подъезжаем прямо к одинокому дому с антеннами. На скамеечке около дома сидят в ожидании военные в плащах и накидках. При нашем появлении один из них быстро встает и направляется к машине.