Несмотря на то, что Олейник одобряет мои действия, я чувствую себя немного пристыженным и виноватым.
Самолет бежит по гладкой, отполированной до блеска посадочной полосе, и его трясет как последнюю колымагу на ухабах. Серая бетонка жарко струится под лучами солнца. Здесь нет и намека на дождь. Впереди на фоне безоблачного неба стремительно приближаются, словно вырастают из-под земли, деревянная вышка с галереями, приземистые ангары, машины-бензовозы и самолеты, как большие модели, разбросанные по всему полю.
Напряженное ожидание в «Дугласе» сменяется всеобщей возней, люди спешат поскорей собраться, чтобы, когда самолет остановится, ни минуты не задерживаться здесь.
— Чего горячку порешь, — останавливает меня старшина, видя, что я по примеру других пассажиров начинаю складываться. — Время есть, и машина за нами должна придти.
Как только самолет коснулся земли, все неприятности мои как рукой сняло.
Через несколько минут мы грузимся в юркий, старенький пикап. Шофер говорит, что прождал нас с утра и уже собрался уезжать.
— Дождь, понимаешь, в Минске зарядил, нелетная погода, стало быть, — объясняет Олейник, — сидели пока прояснилось.
— С авиаторами только свяжись, — говорит шофер, — от всего будешь зависеть — от дождя, от снега и бог знает еще от чего.
— Конечно, не то, что на твоем тарантасе кататься.
— Тарантас мой не подходит?
— Да, нет, у меня к твоей машине никаких претензий, вполне приличный пикапчик.
— Еще бы, — соглашается шофер, — не смотри, что вид такой. Бегает еще будь-будь.
— Должно быть, и на фронте побывал со своей машиной? — интересуется старшина.
— Почему думаешь?
— Ну как же, вон на крыле осколком шарпануло, кулак пролезет.
— Верно, осколком, — подтверждает шофер и бережно, как к живому телу, прикасается пальцами к облупившемуся, загнутому по краям железу. — Только не на фронте, а здесь в Москве. У нас тоже всего хватало. За тем вон лесом, километрах в двадцати, немцы были.
Мне страшно поверить тому, что слышу. Немцы были на окраинах Москвы, на улицах ее падали осколки. А шофер так спокойно говорит. Хотя чего удивляться: фронт, осколки… Мы в Белоруссии видели не меньше… Но ведь это Москва!
Многое казалось нам немыслимым, невероятным, пока не пережили этого. А теперь уж ничем не удивить нас, ничем не испугать, потому что видели все, даже самое мучительное и обидное — осколки на улицах Москвы.
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕРЕСАДКА
— Едем в наркомат? — направляясь к машине, спрашивает шофер.
— Погоди, прежде нужно мальца в Казань отправить.
— В Казань, сейчас?
— Именно, — говорит Олейник. — Только обмозгуем, как это лучше сделать.
— Чего мозговать, на Казанский вокзал надо ехать, — сразу же решает шофер.
— У меня есть письмо капитану Басову в Севастопольский авиаполк, — вспоминаю я о письме, которое дал Артюхин.
— Зачем письмо? — не понимает Олейник.
— Артюхин сказал, чтобы я нашел капитана Басова, возможно, он меня самолетом в Казань отправит.
— Вот оно что, — пробежав глазами строки, адресованные Басову, — говорит старшина и задумывается. — Где же мы будем искать этот второй Севастопольский? И потом опять самолетом, разве забыл, как тебя разобрало?
Я действительно забыл, как мне было худо. Вдохнув свежего воздуха, настоянного на травах, после дурманящего запаха алюминия, я почувствовал себя отлично, неприятные ощущения пропали, только есть хотелось сильнее прежнего.
— Если Басова трудно найти, так и не будем его искать. Это не обязательно. Письмо Артюхин дал на всякий случай, — как ни в чем не бывало говорю я. — У меня есть проездное требование для железной дороги.
— Тогда все в порядке, — удовлетворенно говорит старшина.
Мы садимся с Олейником в крохотный кузов пикапа, где аккуратно уложен груз, привезенный из Минска. Машина, круто развернувшись, выезжает с аэродрома.
Вдоль шоссе мелькают пригородные дачи под строгими, прямыми зонтиками сосен, длинные бараки в окружении прозрачных берез. К самой дороге подступают желтеющие делянки огородов, охваченные со всех сторон нитями колючей проволоки. У въезда в город бесформенным железом топорщатся противотанковые ежи. Давно ли они были расставлены на дороге, а сейчас свалены у обочины тягостным напоминанием об опасности, грозившей городу. Придет время, их уберут отсюда, но то, что в районе Химок и Покровской Стрешни стояли противотанковые ежи и надолбы, будет нашей вечной памятью и болью.