Четыре года назад мы ехали по Москве втроем: мама, сестра и я, ехали веселые и беспечальные. Нам даже и в голову не приходило, что только одному из нас будет суждено вернуться сюда. Так получилось, что эта горестная удача выпала мне. Могло быть по-другому. Но в слепой прихоти случая мне чудится упрек, словно я в чем-то виноват, ведь их-то нет, а я, живой и невредимый, еду по Москве, подставив лицо встречному ветру. Наш пикап стремительно скользит по улицам, мало отличающимся от тех, что были в сороковом.
Когда машина сильно тормозит у светофоров или делает крутые виражи, меня отклоняет в сторону, и я невольно облокачиваюсь на плечо старшины. Он сидит неподвижно и прочно, как каменный, только медали позванивают у него на груди.
Мы мало знаем друг о друге, но мне кажется, что он везет меня на вокзал с той серьезной деловитостью, с какой выполнял бы любое иное поручение. Находиться при исполнении служебных обязанностей для него стало самым привычным делом.
— Хорошо бы, тебе не долго пришлось ожидать на вокзале, — задумчиво говорит старшина.
— Как получится.
— Ну ясно, только чего зря томиться и время терять.
— И так мне здорово повезло с самолетом. Если бы не самолет, трясся бы где-нибудь на машине или на КП сидел.
— Конечно, ты выгадал суток двое, не меньше.
Старшина ногой придерживает съехавший тюк и водворяет его на место.
— Билеты мы достанем? — беспокоюсь я.
— По воинскому требованию в первую очередь, можешь быть спокоен. И потом, через Казань все поезда идут: и на Урал, и в Сибирь, и на Дальний Восток — тебе любой подойдет.
Старшина еще что-то говорит, но я не могу расслышать, так как машина ныряет под мост. Огромные клепаные фермы над головой гудят, и мощное эхо от идущего по верху поезда перекатывается, как в тоннеле.
Площадь, на которую въезжаем, довольно просторна, но кажется тесной от обилия транспорта и пешеходов. Наш водитель искусно лавирует в этом потоке.
— Здесь всегда полно народа, — объясняет Олейник, — потому как сразу три вокзала.
Мне непонятно, как и зачем несколько вокзалов. В тех городах где я жил, было по одному вокзалу. Сейчас мне тоже нужен один-единственный, с которого мог бы уехать к отцу.
Машина останавливается у бокового входа здания с причудливой остроконечной башней, похожей на Кремль и совсем не похожей на вокзал.
Вдоль стены и вовсе на дороге, занимая половину улочки, на мешках, узлах и чемоданах в ожидании томятся люди. Они просто одеты: мужчины — в поношенных пиджаках и гимнастерках и женщины — в сто раз латаных и перекроенных платьях. Мужчин мало, в основном — женщины и шустрые непоседливые ребятишки подле них, больше всего изнывающие в дороге.
Приказав водителю присматривать за грузом, старшина вместе со мной отправляется к вокзалу. Идем, осторожно обходя сидящих, переступая через их пожитки.
Около билетных касс огромная очередь, а там за углом около маленького окошечка с надписью «Воинская» почти никого нет. Можно даже подумать, что касса не работает, но в полукруглом окошечке, чуть большем, чем те, что выпиливают в скворешне, мелькает лицо.
— Давай требование, — коротко приказывает Олейник и, заглянув в окошечко, что-то говорит кассиру.
— Удостоверение, — слышу я женский голос.
Действительно, как это я сразу не догадался дать его, там указан номер воинского требования, и кассир должен сверить.
С металлическим лязгом ударяет компостер. Через минуту у меня в руках два крохотных квадратика бумаги — билет и посадочный талон.
В кассе, вероятно, нет специальных билетов. На стандартном бланке поперек прежних, разделенных тонкой черточкой слов 
набито черным жирным шрифтом ВОИНСКИЙ. Кустарный кассовый штамп приходится как раз на то место, где до этого стояло слово «детский», как бы перечеркивая, подминая его, как бы придавая особый смысл тому, что в ту пору происходило со мной и моими сверстниками, рано расставшимися с детством.
На сером лоскуте посадочного талона той же черной краской оттиснуто: поезд 88, 22 часа, 05 минут, Новосибирск.
Не без удовольствия, с чувством выполненного долга Олейник разглядывает билеты.
— Теперь все в порядке. Билет у тебя есть, скоро поедешь.
На огромных часах у входа в вокзал двадцать минут седьмого. Стрелки словно застыли на месте, но присмотревшись можно заметить, как в определенное мгновение минутная стрелка дрогнув, меняет положение.
— До поезда еще долго, — говорю я.
— А чего тебе, пойдешь в зал ожидания, посидишь, отдохнешь, с билетом туда пустят.