— Из Белоруссии. У меня отец отыскался, я думал, что он погиб, а оказывается жив.
— Так вы бы с мамкой ему написали, он бы к вам приехал.
— Не так всё, маму у меня немцы убили, а что отец жив, я только узнал.
Возвращается Файзулин, бережно неся котелок с кипятком, переступает через опилки. Нам так и не пришлось переходить на другое место: уборщица куда-то ушла, бросив работу.
— Будем чаевничать, — весело и деловито говорит Файзулин. — Кипяток у нас есть, сейчас мы его заварим.
Судя по всему, он неунывающий и к тому же хозяйственный человек. С таким в дороге одно удовольствие.
— А у нас тут еще попутчик объявился, — представляет меня Феоктистов, — как и ты, в Казань едет.
Файзулин рассматривает меня. Абсолютно круглое лицо с прищуренными глазами и черной челкой полно откровенного интереса и расположения.
— Сам без родителей из Белоруссии едет, — повторяет Феоктистов то, что узнал от меня. — А мы его до Казани доставить должны.
— Билета, что ли, нет? — гадает Файзулин.
— Почему нет, — обижаюсь я, — вот у меня билет.
— Не в том дело, — говорит Феоктистов, — просто я имею в виду, чтобы с нами парень ехал.
— Это само собой, — охотно поддакивает Файзулин.
Он развязывает марлевую тряпицу и, взяв несколько щепоток чая, бросает в котелок, аккуратно стряхивает с пальцев все до последней крошки. Вода в котелке начинает желтеть, и чаинки одна за другой погружаются на дно. Выждав, пока они все осядут, Файзулин разливает кипяток по кружкам. Одну кружку приходится занять у соседей.
Только теперь чувствую, как я голоден. По дороге с аэродрома успел малость перехватить в машине, и сейчас, расстегнув подсумок, с жадностью набрасываюсь на еду.
— Ого, да у тебя целый гастроном, — удивляется Файзулин.
— Вы ешьте тоже, угощайтесь, — приглашаю я, — это мне в Минске и в Кобрине выдали. А я ничего не ел со вчерашнего дня. Боялся, в самолете плохо будет.
— Ты и на самолете летел? — спрашивает Феоктистов.
— Из Минска на самолете, — набив полный рот, с трудом объясняю я, — это все товарищи отца устроили.
— Хорошие у твоего отца товарищи, — восхищается Феоктистов.
— Ничего, — хорошие, — соглашаюсь я. — Если бы не они, ничего бы у меня не вышло.
— Ты ешь, не болтай, — останавливает Файзулин.
— И вы ешьте, — приглашаю я еще раз.
— За нас не беспокойся, не пропадем, — отхлебывая чай, спокойно говорит Феоктистов.
Он смотрит на меня в упор, и усталые глаза его серьезны и озабочены.
Посадку объявляют неожиданно. Подхватив вещи, одними из первых устремляемся на перрон. Впереди маленький, быстрый Файзулин, за ним высокий сутулый Феоктистов.
В полумраке нескончаемого перрона шарканье подошв, напряженное дыхание людей, время от времени окликающих друг друга. Никакой, привычной в этих случаях суеты. Посадка проходит на редкость молчаливо и сдержанно.
Мы идем в конец неосвещенного состава, угрюмого и длинного. Его только что подали к платформе.
Наконец поднимаемся в тамбур, протискиваемся по узкому проходу еще пустого вагона.
— Ты полезай наверх и устраивайся там, — приказывает Феоктистов, — а мы здесь будем.
Растянувшись на верхней полке, я наблюдаю, как вагон наполняется людьми. Они рассовывают по углам вещи, располагаются сами, а из тамбура все напирают и напирают. Трудно представить, где и как они поместятся. Счастливцы, которым, как и мне, досталась верхняя полка, сразу снимают обувь, и одуряющая вонь несвежих носков и портянок плывет по вагону.
— Хоть бы окно открыли, что ли, — слышится снизу чей-то голос. — Духота-то какая.
Феоктистов продевает длинные пальцы под брезентовые петли на рамах, дергает, но окно не поддается.
— Ты приподними, приподними его сперва, а потом на себя, — советует кто-то.
— Вы что, зачем окно отворяете, — испуганно вскрикивает пожилая женщина, — говорят, жулики здесь орудуют, чемоданы из окон железными крючьями вытаскивают.
— А у нас, гражданочка, чемоданов нет, — насмешливо говорит молоденький военный с голубыми погонами и помогает Феоктистову открыть окно.
Поезд дважды дергает так сильно, что я едва не падаю с полки, и медленно, не спеша движется мимо платформы. Кто-то еще пытается прыгнуть на ходу, кто-то машет рукой, сухо скрипят деревянные переборки в вагоне, колеса постукивают на стыках.
Ночь проходит сумбурно, в лихорадочной полудреме перегонов, в частых и продолжительных стоянках на маленьких станциях. То и дело просыпаюсь от визгливого скрипа тормозов и внезапных толчков, когда поезд трогается с места. От этого ночь кажется бесконечной.