У нас Люся чувствовала себя легко и свободно. Придя, сбрасывала пальто на диван и принималась хозяйничать, незло, по-женски поругивая нас за то, что забыли полить цветы или помыть посуду.
— Ну, ладно, отец на работе, а ты-то чем занят?
Сегодня Люся пришла, когда я уже собирался в школу, укладывая в полевую сумку отца учебники.
— Ты уже в школу?
— Да, но еще есть время.
Люся перебрала книги, заглянула в сумку.
— А поесть не взял?
Она достала из буфета хлеб, нарезала ломтиками и ловко, как у меня бы не получилось, намазала повидлом, сложила один на другой и, завернув в бумагу, сунула в сумку.
Я смотрел на нее и видел нечто большее, чем просто порывистость увлекшейся девочки, что-то материнское было во всем.
Маму, которая погибла в начале войны, вспоминал часто. И хотя чувство порой бывало невыносимо щемящим, образ являлся не сразу, сперва он виделся расплывчато, потом мамино лицо проступало все отчетливей. Когда же что-нибудь бывал особенно чуток не показушно, не из приличия, эта отчетливость материнского облика еще более проявлялась.
Обычно мы расставались с Люсей возле банка, у каменных львов. Мне — в школу, ей — домой. Но сегодня она смущенно топталась на месте, не спеша уходить. Улыбалась виновато.
— Не хочу уходить. Можно я тебя еще немного провожу?
— Вот еще, будешь меня провожать.
— А что, разве нельзя? Это нехорошо, да?
Меня волновала ее трогательная интонация, в которой заключался не только вопрос, но откровенное признание собственной слабости, тайная надежда на понимание.
Мы шли дальше. Стояли последние дни октября, которые выдались на редкость погожими и теплыми, но мне казалось, весь этот свет и тепло от ее солнечности. И я был счастлив, что невольно послужил поводом для другого человека озариться таким щедрым заразительным светом.
— Я вечером приду за тобой к школе, — сказал я, махнув рукой на прощанье.
— Ты что забыл, сегодня ведь среда…
И в самом деле, я совсем выпустил из виду, по средам вечерники не занимались.
— Тогда около тебя в семь. Ладно?
Разбежавшись, я подпрыгнул и сорвал с акации начавшее увядать розовое соцветие. Воткнул в отворот Люсиного пальто.
В этом году акация цвела дважды.
Отец был дома, когда я вернулся из школы. Я хотел оставить сумку и тут же уйти.
— Погоди, — угадав мои намерения, остановил он. — Каждый вечер ты куда-то исчезаешь. Может, посвятишь меня в свои школьные дела?
— У меня все в порядке.
— Достаточно лаконично. Ты не находишь?
— В самом деле, все в порядке. Но давай позже поговорим, я спешу.
— Девушка? — испытующе глядя, спросил отец. Он отложил газету, закурил. — Я ничего не имею против, но если каждый вечер ходить на свидания, когда же заниматься? Или решил остаться недоучкой?
Знакомые слова, привычные интонации, подумал я между тем, соображая, как бы улизнуть.
А отец продолжал развивать мысль о том, что он постоянно на службе и в командировках, что ему некогда уделять мне должного внимания, а у меня никакой ответственности и так далее и т. п.
Теперь, много лет спустя, эти слова были бы поняты мной. Но тогда…
Выскочив из дома, я несся по улице, боясь опоздать к Люсе. По центральной улице ходил трамвай. Совсем игрушечный вагончик, махонький как спичечный коробок. Я не стал его ожидать, линия была одноколейная, и вагончики простаивали на разъездах.
Едва переводя дыхание, добежал до назначенного места. Обогнул киоск на углу. Люси не было. Неужели опоздал? Какое-то чувство досады и сожаления, не знакомое до сего времени, проклюнулось во мне. Впервые подумал, если не увижу ее сейчас, мне будет худо. Ходил по перекрестку не помню сколько. И она явилась, запыхавшись, в наброшенном пальтишке.
— Не ушел, дождался, славный ты мой, — не скрывая радости, заговорила девушка. — Не могла вырваться, понимаешь, страшно переживала.
— И у тебя проработка?
— Вовсе нет. Пришли гости. Надо было маме помочь.
— Могла бы сказать, чтобы сегодня не встречались.
— Во-первых, не успела, ты умчался, как ветер. Во-вторых, хотела тебя видеть. А тебе все равно, что встречаться, что нет? Тогда зачем ждал?
— Не можешь, чтобы не завестись.
Люся порывисто обняла меня, как бы играючи, чмокнула в щеку.
— А ты все-таки ждал меня, ждал!
Она была распахнута, и когда печалилась, и когда радовалась.
Мы шли по центральной улице. Было так же тепло, как днем, совсем не октябрьский вечер. Светло, людно.
— Куда мы идем? — прикоснувшись к моей руке, спросила Люся. — Я не хочу видеть всех этих людей. Я хочу побыть с тобой, только с тобой, понимаешь? Чтобы только ты и я, хоть не надолго.