Я понял, что сейчас последует монолог Главначпупса из «Бани».
Но мы уже находились подле Люсиного дома, и она ни минуты не задерживаясь, только кивнув нам на прощанье, скрылась за дверью. Отчетливо щелкнул замок, и стало тихо.
— Занятно, — сказал Игорь, неизвестно что имея в виду.
Мы свернули на главную улицу и, не спрашивая ни о чем друг друга, отправились домой.
Хотя официально отец и Вероника Григорьевна еще не поженились, но отец все чаще стал пропадать у нее. Жили, что называется, на две квартиры.
Вероника готовила обеды, и отец с работы отправлялся к ней. Они настаивали, чтобы и я ходил туда. Но мне не очень хотелось там бывать, и под всевозможными предлогами я уклонялся от этого.
Вообще-то к Веронике Григорьевне я ничего дурного не питал. Наоборот, чем-то она мне даже нравилась. С ней можно было поговорить по душам на любую тему. Она понимала, располагала к откровенности.
Но вместе с тем чувствовалось, что сама относится ко мне настороженно, как бы стараясь угадать, выведать, что я думаю о ней.
Уютно обставленная комната Вероники Григорьевны в доме на тихой улочке казалась мне чужой. До отца у Вероники был какой-то друг, и я не мог освободиться от ощущения, что его дух витает здесь. Это было похоже на ревность, но не за себя, а за отца, если такое возможно.
Отец был недоволен, что я не хожу к Веронике Григорьевне, но не выражал этого вслух. Давеча он уехал в командировку и взял с меня слово, что я все же навещу ее.
Вероника постаралась на славу. Сварила настоящий украинский борщ и плов из баранины. Наверное, она справлялась у отца о моих любимых блюдах и теперь решила удивить.
Своей непринужденной домовитостью и мягкой обходительностью Вероника Григорьевна сняла мою первоначальную неловкость. Легко и быстро, без видимой торжественности накрыла на стол и, сев напротив, вместе со мной с аппетитом принялась есть.
— Грешна, люблю поесть вкусно. Наголодалась за войну, можно позволить себе, — усмехнулась женщина.
— А вы где были в войну?
— В Средней Азии. Но не эвакуировалась, а родом оттуда. У меня маленький сынишка был, погиб. Нелепый такой случай, лошадь ударила. Он лошадей любил, все вертелся около них, и вот случай такой. — Она замолчала, тяжело вздохнув. — Я ведь и переехала сюда поэтому. Никого там не осталось, только могилка моего мальчика. Вы хотите спросить, где мой муж? Мы разошлись перед самой войной.
Меня поразило, как она угадала. Я действительно подумал об этом.
— Да, между прочим, Коля-то наш, ну тот, из детприемника, про которого рассказывала, вернулся домой. Отчим — добрый, деликатный человек, взял отпуск и целые две недели сидел здесь, пока мальчик не проникся доверием к нему и согласился вернуться домой. Детям семья нужна.
— А почему везде пишут, что настоящие люди в коллективе воспитываются?
— Коллектив это важно, но все равно семью ничем не заменить. Правда, у Макаренко получалось. Вы читали «Педагогическую поэму»?
— Не читал. До войны не успел, маленьким был, а потом не попадалась.
— Вам должно понравиться. У меня есть, — потянулась к этажерке, что стояла рядом. — Да вы ешьте, о книгах успеем потом.
Пододвинула тарелку. Томительный, душный запах плова, который Вероника Григорьевна накладывала из чугунка в тарелки, щекотал ноздри. Такое могла приготовить только потому, что жила в Средней Азии. Приглашать меня есть уже не приходилось, я уписывал плов за обе щеки.
— Завтра придете обедать?
— Завтра у нас заседание комитета.
— Приходите после заседания.
Вероника убирала со стола, а я рассматривал книги на этажерке и в шкафу у противоположной стены.
Потом подошла Вероника Григорьевна и стала вместе со мной перебирать книги.
— Знаете, кто у меня любимый писатель? Куприн. Знал все, о чем писал. Поэтому в его книгах все правда — и грубая, и возвышенная, как в жизни.
Вероника порылась в шкафу, извлекла потрепанную пухлую книгу в мягкой желтой обложке. Поколебалась на мгновенье.
— Не знаю, можно ли вам уже. А впрочем, почему нет? Когда как не в наши восемнадцать узнавать о любви? А еще лучше самому испытать это удивительное чувство. Кстати, как поживает девушка, к которой вы тогда торопились?
Вопрос застал меня врасплох и показался немного поспешным в своей откровенной бесцеремонности, я потупился, стал рассматривать книгу. Это был один из томов дореволюционного издания Куприна.
— Когда я должен вернуть?
— Что значит вернуть, теперь это все наше, — многозначительно сказала женщина.