За несколько лет до миллениума [сборник]

Белый яд облаков над прогорклой землей.
Меж деревьев за слоем вскрывается слой,
Разлагаются трупы событий.
Тектонический сон подземелий глухих,
Наркотический бред переулков пустых
И скольженье Земли по орбите.

Позабытая рукопись чьих-то стихов
Превращается в список посмертных грехов,
Обнажается старая кладка.
Нет ни ветра, ни времени, ни голосов,
И покинутый город уныл и суров,
И в душе моей пусто и сладко.

Уверенный голос поэта, знающего, о чем и для чего он пишет. Голос, не похожий на другие. Кто будет спорить с тем, что у Белянского своя интонация, которую не спутать с интонациями иных авторов? Ему нравится вгрызаться в тектонику стиха, выстраивать слово архитектурно. И при этом поэзия не теряется

О, маленький поэт, ты был большим поэтом,
Когда в своем углу, согнувшись у свечи,
Кропал, волнуясь, стих о том или об этом,
А темень, а зима, а скука — хоть кричи!

И скрюченной рукой ты судорожно водишь
По тихому, как ангел, белому листу.
И вместе со строкой ты медленно уходишь
Неведомо куда, в Россию, в темноту.

Белянский азартен в споре. Азартен в жизни. Яростный футбольный болельщик. Азартен в выпивке. Ну да этого азарта многим не занимать. Хотелось, чтобы в хорошем смысле этого слова. Питие на Руси — искусство, не каждому оно дадено, большинство только занимается профанацией этого непростого дела. С ним же все наоборот — дано. От Бога! Азартно гоняет с С. Васильевым в бильярд. Бильярдисты они оба так себе, но азарту, азарту! Азарту им не занимать, своего хватает.

Он очень расстраивается, когда «Ротор» проигрывает, но ездит на игры нашей команды в другие города. Год, когда «Ротор» вылетел из высшей лиги, стал для него черным.

Вкусно живет!

Валерий Белянский добр, по-человечески добр к окружающим. Потому и стихи его добры, порой грустны, порой раздумчивы, иногда в них звучит такая печаль — хоть волком вой.

Вот так, один, в холодной пустоте,
Никем не пожалетый, не объятый,
Как выцветшая тряпка на кусте,
Как выбитые на войне солдаты,

Лежишь и умираешь, и молчишь,
И давишься безмолвием, как ватой.
Вокруг тебя пугающая тишь:
Ни женщины рыдающей, ни брата.

Вот так постыло, так предрешено,
Что если присмотреться непредвзято,
То мир — лишь непроросшее зерно,
Один никчемный одинокий атом.

Такая вот пустынная судьба
Мерещится в преддверии заката.

Но чаще он романтичен — мир его добр и приветлив, среди его героев хочется жить. Разве этого не хватит, чтобы назвать сочинителя настоящим поэтом?

Творчество Валерия Белянского открыто, он пишет для читателя и при этом никогда не поступается искренностью и честным отношением к жизни. Читатель, открывший его книгу, никогда не пожалеет об этом.

Жаль, что он пишет мало, ведь стихи его полновесны.

Мир закончен в убогой и сирой своей полноте,
И знакомый до боли им правит устав и порядок,
Где за этими так непреложно следуют те,
Где за бурным расцветом приходит глубокий упадок.

Так вставай, разминая суставы и щурясь в окно,
Поднимая со стула остывшие за ночь одежды.
Все равны перед Богом, и Богу, увы, все равно.
Потому он и Бог, что давно уж живет без надежды.

Что ему можно пожелать, кроме того, что однажды он сам написал в одном из своих лучших стихотворений?

Забудь о славе и неси свой крест,
Воспой тоску тобой любимых мест
И открывай не истины, но души,
Своей души велению послушен.

Мне кажется, лучшего окончания рассказа о поэте Валерии Белянском, чем это сделал он сам, не придумать. Тем более я ни капельки не сомневаюсь в том, что этот рассказ будет однажды продолжен.

Простивший век, прощенный веком…

Высокий, худой, даже костлявый, он заходит в бар, чтобы взять чашку чая или забрать сухарики из черного хлеба, которые ему там сушат. Вот эта любовь к черным сухарикам странно объединяет нас: в детстве мне казалось, что хорошая жизнь — это «Три мушкетера» на ночь, кружка ледяного молока и теплые, только подсушенные ржаные сухарики.

И детство обоих — с интервалом в тридцать лет, примерно такая разница у нас в возрасте — прошло в бывшем райцентре Калинин, ныне станция Панфилово, со всех сторон окруженного степями и блюдцами прудов, где по весне непролазная грязь, зимой — сугробы выше головы, а летом безумствуют жаркие суховеи.