Все, что с Носовым произошло в течение последних часов, навалилось на него тяжким грузом. Порою он не отдавал себе отчета в том, что делал. Опять двигался, опять отдыхал. Только мороз да дикое безмолвие выводили его из шокового состояния. Тогда он превозмогал себя и снова барахтался в снегу. Глаза бежали по лыжной тропинке, ловили падающие с неба звезды. И ему порой казалось, что это происходит не с ним, а с кем-то другим. И что с неба падали не звезды, а свечи. Они не долетали до земли и гасли. И только серп луны не падал, не исчезал. Как появилась она над лесом, так и висела над ним, далекая и холодная.
Его мучила жажда. Носов глотал снег. Мелкий зуд бежал по здоровой руке. Пробирался к спине. Расползался по всему телу. Добирался до кончиков пальцев раненой ноги. И тогда он чувствовал, что она жива.
Из головы Носова почему-то не выходило слово "скорость". Он привык манипулировать ею в полетах. А здесь, на лыжной тропе, какая может быть скорость? Ползет на животе, даже на четвереньки не может встать. Выдохся. Решил снова передохнуть. Благо рядом оказались молодые сосенки. Ни мороз, ни ветер им не докучают. Стоят они себе красивые и нарядные. И от того, видно, Носову еще больше захотелось жить. Добраться до хутора. Чего бы это, ни стоило. До него было подать рукой.
Жизнь Александра Носова словно переломилась пополам. Одна половина находилась с ним, другая - по ту сторону фронта. Там остался родной полк, друзья, товарищи. Здесь - лыжная тропа, ночь и дьявольский мороз да впереди загадочный хутор. Чей он?
Лыжная тропа пошла на пригорок ступеньками. Носов с их помощью преодолел подъем и оказался у деревянного забора одного из трех домишек. Здесь на высоком месте резкий северный ветер пробирал до костей. Высокие печные трубы подпирали звездное небо. Кое-где из-под снега чернели щербатые фундаменты, на которых раньше стояли избы. Боясь закоченеть, Носов из последних сил подполз к двери дома и постучал по ней здоровой рукой. Кто-то выскочил в зеленой плащ-палатке. "Немец!" - похолодел Носов и тут же обмяк: на шапке незнакомца горела красная звезда...
Словно сквозь туман видел Носов склонившегося над ним солдата. Будто сквозь толстый слой земли слышал людские голоса.
- Смотри, на гимнастерке орден Красного Знамени.
- Видать, боевой летчик.
- По-пластунски до нас добирался.
- Перевязать его надо. Где аптечка?
- Кровь идет... Перетянем пока шпагатом.
- Что с ним будем делать?
- Как что? Отправим в санитарную роту.
- Как бы концы не отдал до санроты.
- Дотянет. Смотри, глаза начал открывать.
- Верно. Похоже, оттаял!
Солдаты замолчали. Удивленно смотрели на воскресшего к жизни летчика. Он силился что-то сказать. Наконец собрался с силами. Чуть слышно выдавил:
- Свои, братцы?
Слово "братцы" сорвалось с губ летчика совершенно непроизвольно. Он хотел сказать "товарищи", а сказал почему-то "братцы". Солдаты восприняли это как должное. Слово "братцы" - слово милосердия, и бойцы поняли это душой. Один из них склонился над раненым и тихо сказал:
- Не волнуйтесь. Вы у своих.
Через полчаса Носов более или менее пришел в себя. Рассказал пехотинцам о том, что с ним случилось в воздушном бою. Попросил их сходить к самолету, забрать бортовой паек, а машину взорвать. Все равно летать она уже не могла, а для противника представляла большой интерес.
- Сделаем, товарищ лейтенант, - заверили его пехотинцы и отправились в путь.
Носов остался в доме один. Смотрел на люто промороженные стекла окон. Любил он это делать и в детстве. И сейчас, несмотря на адские боли, улыбнулся ребячьему воспоминанию...
В зимние каникулы, когда Носовы еще жили в Перерве, он по утрам валялся в постели до тех пор, пока его оттуда не выдворяла мать. Каникулы. Только пользуясь ими, можно было позволить себе, лежа в постели, наблюдать, как с наступлением дня менялся морозный рисунок на стекле. Он то бледнел, то розовел, то приобретал какие-то фантастические контуры...
Прошло несколько минут, и Носов забыл о морозных рисунках на стеклах окон. Все больше и больше беспокоился о том, удалось ли солдатам добраться до самолета и выполнить все, что нужно. Тяжело вздохнул. Пошевелил пальцами раненой руки. И перед ним вдруг возник образ погибшего товарища. Балабанов проявил высокое самообладание. Выполнил воинский долг. И Носов вспомнил слова "Землянки", которую они пели вечером, накануне боевого вылета:
"Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега. "
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти - четыре шага".
Георгий Балабанов уже сделал "четыре шага", Александра Носова от них отделил безвестный хутор на реке Поле.
В сенях стукнула входная дверь. "Вернулись, очевидно, пехотинцы", подумал Носов, а сам все-таки взялся за пистолет. Так и есть - пехотинцы. Они доложили лейтенанту, что машину взорвали, а парашют и бортовой паек принесли с собой. Две банки сгущенного молока, галеты, колбаса, хлеб, сухари, концентраты, шоколадные плитки стали общим достоянием летчика и его спасителей. Такому набору бортпайка солдаты радовались больше, чем его владелец.
Подкрепившись, пехотинцы не мешкая доставили раненого летчика в санитарную роту. Оттуда Носова переправили в медсанбат. Здесь ему сделали операцию. Извлекли из бедра шесть осколков. Зашили порезы на лице. Привели в порядок пальцы правой руки. Промыли многочисленные легкие раны на шее, плече и голове.
Едва врачи успели "укутать" Носова в бинты, как началась бомбежка расположения медсанбата. Тяжелораненых бойцов и командиров погрузили в автомашины и отправили на Вины. Носов, узнав об этом, обрадовался. Случай, каких немало было на войне, помог ему попасть в родной 288-й штурмовой авиаполк. Каково же было удивление полкового врача, капитана медицинской службы Анатолия Зиновьевича Котенко, когда из подъехавшей к санчасти машины раздался чей-то голос:
- Принимайте вашего летчика!
Котенко, осмотрев Носова, сразу понял, что ранения у летчика серьезные. Надолго вышел из строя. В полку оставлять его нельзя. Он нуждался в длительном стационарном лечении. Вслух этих мыслей не высказал, но без колебаний обо всем доложил майору Дельнову.
Носова навестили друзья и товарищи. Он рассказал им о героической гибели Георгия Балабанова и о перипетиях своей одиссеи.
- Не горюй, Саша, - шутили летчики. - Были бы кости целыми, а мясо нарастет.
Носов смотрел на товарищей. У него было такое чувство, словно он видел их впервые. Мужественные и отважные, близкие сердцу. Одни из них скупо говорили ему: "Поправляйся". Другие молча кивали головой и одобряли улыбкой. Третьи пытались сунуть под подушку плитку шоколада. Четвертые молча смотрели на него и радовались, что видят Сашу Носова живым.
Под вечер лейтенанта Носова, отдохнувшего и воспрянувшего духом, однополчане тепло проводили на стационарное лечение в армейский госпиталь. Самолет У-2 сделал над аэродромом прощальный круг и взял курс на Валдай.
...В начале мая 1942 года Александр Носов возвращался из Москвы на Северо-Западный фронт. До Крестцов добирался на попутке. Сидел в кабине, глядел по сторонам дороги, вслушиваясь в ровное гудение мотора, вспоминал минувшее. Последний его боевой вылет на задание был шестьдесят девятым. С тех пор он ни разу не поднимался в воздух. Всю вторую половину февраля, март и апрель лежал в госпитале. Ранения оказались настолько серьезными, что врачи начали сомневаться в дальнейшей его пригодности к летной работе. После госпиталя пришлось побывать в подмосковном санатории. Это было уже в мае месяце. На одной из прогулок у реки Судак встретил северозападника летчика-истребителя 580-го авиаполка Алексея Петровича Маресьева. В марте 1942 года в воздушном бою в районе Демянского плацдарма его самолет был подбит. Тяжело раненный, он посадил поврежденный истребитель в тылу и 18 суток пробирался к фронту. После ампутации обеих голеней встал на протезы. Приехал в санаторий, чтобы здесь окончательно их освоить и вернуться в строй.