Варяжко тоже досталось от татей. В пылу схватки он не заметил раны, только после, отбив вместе с другими воинами атаку разбойников, почувствовал боль в спине. Вернулся к своему возку, скинул кафтан с окровавленной прорехой и попросил Милаву, все еще бледную от перенесенного страха, смазать пострадавшее место и перевязать. Дрожащими руками, с грехом пополам, та справилась с поручением, а потом, когда обоз пошел дальше, сама принялась управлять конем. Отрок же полулежал на боку — неглубокая, к счастью, рана все же беспокоила болью, особенно на неровностях, да и слабость во всем теле чувствовалась. За два дня, что обоз провел в прибрежном поселке, пришел в себя, почувствовал достаточно окрепшим, чтобы продолжить путь.
Геройство бывшего отрока в минувшей схватке с разбойниками не осталось незамеченным. После боя начальник стражи выразил ему признательность за помощь, пусть и на словах, старший обоза не поскупился на более материальное поощрение — передал мешочек с гривнами. Да и уважения к юноше прибавилось — даже степенные купцы раскланивались с ним, как с равным, справлялись о здоровье. А Милава ухаживала за ним, как за дитем родным — предугадывала любое его желание, кормила чуть ли не с ложечки, накрывала теплым мехом. В глазах же жены Варяжко видел фанатичную преданность, не в пример большую, чем к почитаемым ею богам.
В начале февраля — или в лютень, как называли здесь этот месяц, Варяжко наконец-то прибыл в Новгород, после почти двухмесячного пути. Он еще не стал Великим городом, как двумя веками позже, но уже сейчас поражал изощренными деревянными сооружениями и размерами, уступающими разве что Киеву. Уже издали, когда обоз выехал с озера Ильмень на Волхов, отрок заметил возвышающийся по обе стороны реки город, окруженный мощной стеной. Основная его часть располагалась на правой, словенской, стороне. Хоромы князя, где сейчас обитал наместник, купеческие кварталы находились именно здесь. К ним направился обоз, Варяжко также.
От самых ворот в крепостной стене до княжеских хором дорогу вымостили деревом, что не могли позволить даже в Киеве. С лесом, в отличие от южного стольного града, здесь не испытывали затруднений, так что пустили его на мостовые по главным улицам. Варяжко, а особенно Милава, смотрели в оба глаза, любуясь встречающимися на пути хоромами, изукрашенными искусной резьбой и обналичкой. Дома выглядели богато — одна краше другой, молодые взирали на них с завистью, мечтая когда-нибудь обзавестись таким. Так и доехали до самого центра, расставшись с попутчиками, остановились у ворот княжеского двора. Отрок привязал коня к столбу, велел жене не отходить от возка, сам направился в резиденцию наместника.
Гридню, стоящему на страже у ворот, проронил: — К боярину Истиславу с грамотой от князя Ярополка Святославича, — тот только махнул в сторону хором, стоящих в глубине двора.
В сенях, кроме охраны, застал тиуна — старшего слугу, повторил тому о своем поручении. Прождал здесь полчаса, пока его не позвали в палату к наместнику. Войдя в просторное помещение, с порога поклонился, сняв шапку, дородному боярину. Тот чуть кивнул, а потом строгим голосом промолвил: — Что там за грамота, передай!
Прочитав свиток, недоуменно уставился на отрока: — Не разумею, какой еще советчик, да еще не при службе? Скажи, на что ты мне нужен, когда и без того челяди хватает?
Варяжко отчасти растерялся — не ожидал такого холодного приема. Похоже, что боярин не впечатлен распоряжением князя, не принимает за обязательный указ.
Ответил неопределенно: — О том я не ведаю, боярин. Мне князь велел доставить тебе эту грамоту, а потом служить, как ты посчитаешь нужным.
— И почему тогда не в прямой княжеской службе, коль ты в дружине? — с ответом на этот вопрос боярина бывший отрок не стал юлить, сказал, как есть: — Князь изгнал меня из дружины за провинность, но совсем отлучать от службы не стал, направил к тебе.
— За какую провинность?
— Бросил оземь воеводу, когда он набросился на меня с кнутом.
— Что, бросил оземь? Воеводу?
— Да боярин.
— Ну, ты удалец! Самого Блуда — оземь! — боярин расхохотался на всю палату. Против ожидания отрока, тот вовсе не осердился за такой проступок, а, напротив, развеселился.
После, отойдя от смеха, наместник уже более пристально вгляделся в юношу, а после, заметно смягчившимся голосом, проговорил: — Что же, такой молодец, может быть, и сгодится мне. Да и хвалит князь тебя за какие-то заслуги. Чем ты ему услужил?
— Раз с розыском татей, в другой раз с переправой через реку. Еще по разным вопросам.
— Ладно, не буду дальше тебя мурыжить, обдумаю — куда пристроить. Жить будешь пока в людской, с другими отроками.