Он поклонился, повернулся, и с разбегу прыгнул в синее-синее море. Ни он, ни его сын почти даже не барахтались – высота борта "Победы" над уровнем моря была метров десять, и оба упали спиной, что при ударе об воду с такой высоты если редко убивало человека, то приводило к тяжким увечиям.
Вечером, за снифтером того самого жуткого бренди, который так понравился лорду Пикерингу, я прочитал его последнее послание:
"Милорд, ни в чём себя не вините. Вы были более чем благородны по отношению к людям, которые виновны в смертях ваших мужчин, женщин и детей. Желаю вам успехов во всём и долгой жизни.
Я лишь сожалею, что познакомился с вами в столь невесёлой ситуации, и что наше знакомство было недолгим.
Если у вас когда-либо будет возможность проверить, в своём завещании я указал, что мой сын умер ещё до меня, и поэтому мой титул перейдёт не к его нерождённому ребёнку – я не очень хорошего мнения о вдове и не ожидаю, что она достойно воспитает моего внука или внучку. Как вам, наверное, известно, она отказалась даже попрощаться с мужем и свёкром. Поэтому титул мой переходит к моему среднему сыну, Эдварду-младшему. В мешочке находятся фамильное кольцо и два креста. Вы, конечно, вправе оставить их себе, как добычу, но если вы согласитесь передать моему сыну кольцо и нательный серебряный крест на цепи, с которым мой далёкий предок когда-то ходил с крестовым походом в Святую землю, я был бы вам очень благодарен. Второй же крест, без цепочки, который он привёз из Иерусалима, я хотел бы подарить вам на молитвенную память.
Прошу ваших молитв за упокой моей грешной души!
Ваш лорд Эдвард Пикеринг."
5. На остров изумрудный идём мы морем трудным…
На следующий день погода была на загляденье – тепло, солнечно, и (что радовало бы меньше, будь наш корабль парусником) почти безветренно. Но настроение у меня было весьма поганым после всего случившегося, хоть я и понимал, что иначе нельзя.
На обед к себе я пригласил наших трёх "пассажирок" – хотелось понять, кому из них доверить завещание лорда Эдварда. Трапеза проходила в приватной обстановке, из моих людей со мной был лишь Саша и двое его ребят. Ринат отпросился – у него проходила встреча с ирландцами.
Я впервые получил возможность рассмотреть двух других женщин. Обе они были жёнами – уже вдовами – хозяев верфей, но на этом их сходство заканчивалось. Мэри Моррис была полной рыжеволосой особой с вечно хмурым выражением лица, а Элизабет Ричардс – улыбчивой, светловолосой и стройной. Как ни странно, именно она была беременной – об этом я узнал от Ренаты.
Обед поначалу не удался – миссис Пикеринг то и дело капризничала, мол, кормят нас не тем, это невкусно, то вообще невозможно есть, подайте мне хороший английский гэммон[53] или запечёное мясо. Но всё умяла до последней крошки, даже добавку. За обедом она только и разглагольствовала о своей тяжёлой доле, и о том, что её муж обрёк её на столь тяжёлую долю, а свёкр вне всякого сомнения лишил какого-либо наследства, "а мне ещё его наследника растить". Ещё она начала ныть, что ей не дают даже канарского.[54] Когда я мягко возразил, что вино повредит плоду, она с обидой ответила, что её мать пила вино, когда была ей беременна, "и я получилась на заглядение." Я вздохнул с облегчением, когда она, подмяв и десерт и сославшись на головную боль, отчалила в сопровождении охраны. Всё это время она на других смотрела, как на прислугу, и даже два раза делала им замечания, когда они пытались что-либо сказать.
Впрочем, миссис Моррис ушла вслед за губернаторшей – у меня сложилось впечатление, что для неё подобное обращение было в порядке вещей. А миссис Ричардс, когда дверь за той захлопнулась, улыбнулась и через минуту спросила:
– Милорд, вы ведь, наверное, пригласили нас не только для того, чтобы выслушивать сентенции губернаторской вдовы?
– Вы необыкновенно проницательны, миссис Ричардс. У меня к вам небольшая просьба.
И я объяснил ей, что ей делать с конвертом и мешочком.
– Сделаю, милорд. Я правильно понимаю, что об этом не нужно говорить моим товаркам по несчастью?
– Именно так. И позвольте передать вам кое-какие деньги – на расходы.
И я выдал ей шесть фунтов из казны "Белого медведя". Она взяла один и передвинула оставшиеся пять ко мне.
– Это слишком щедро, милорд.
– Возьмите. Вам придётся в первое время как-нибудь устроиться. Да и на ребёнка вам понадобятся деньги.
– Зря вы так, милорд. Вернусь к родителям в Йорк, они будут мне рады – и ребёнку тоже.