Царевич Сергей
За Отчизну (Часть первая)
Сергей Царевич
За Отчизну
Часть первая
Глава I
1. ПАСТЫРИ И ОВЦЫ
Тима разбудил яростный, захлебывающийся лай. Было слышно, как на дворе, исступленно рыча, на кого-то бросался пес. Тим поднял голову, настороженно прислушиваясь, потом приподнялся и сел на скамье, окончательно пробудившись. - Это на человека, - пробормотал он, почесываясь и зевая. - На зверя пес не так лает. - Тим, - донесся из темноты голос жены, - на кого-то Белый напал, слышишь? - Как не слышать! Да ты не кричи. Тим проворно вскочил на ноги, накинул овчинную куртку, которой укрывался, и, как был, босой, Крадучись подошел к дверям и прислушался. Голоса стали громче; до Тима донеслось злобное немецкое проклятие. Пес заливался все яростнее и яростнее. Вдруг его лай прервался и сменился жалобным воем; потом и вой прекратился, было слышно только глухое хрипение. - Кончили Белого! - прошептал Тим и взял в руки стоявший у лавки топор. Катерина! - с тревогой в голосе позвал он. - Вздуй огонь. Недобрые люди у халупы. В темноте заскрипела скамья, послышалось шлепанье босых ног по глинобитному полу, и кто-то стал раздувать в очаге почти потухшие угли. Постепенно угли стали разгораться, осветив багровым отблеском лицо дувшей на них женщины; наконец показались маленькие язычки огня, и женщина зажгла о них смолистую лучину. В этот момент в дверь с силой застучали. Тим оглянулся на жену, сжимая в руке топор. Он стоял в овчинной куртке поверх белья, босой, всклокоченный, готовый защищать свою убогую халупку. Стук повторился еще сильнее. - Отворяй! - кричали снаружи, сопровождая приказание неистовыми ударами в дверь. Стены халупы вздрагивали от каждого удара. - Во имя святой церкви, воинствующей и торжествующей, отворяй! Живо! В углу жалобно заблеял ягненок. Тим нехотя поставил топор в угол и начал отодвигать деревянный засов. Едва дверь была открыта, как в халупу ворвались несколько человек, гремя оружием и осыпая хозяев грубой бранью. Перед Тимом остановился невысокий тучный монах в коричневой рясе доминиканца, подпоясанной веревкой. Размахивая крупными каменными четками, монах грубо спросил, ткнув толстым пальцем в грудь Тима: - Ты Тим, сын Яна, по прозвищу Скала? - Да, отче: я - Тим Скала. Монах повернулся к стоявшему рядом с ним рыжебородому саксонцу в стальной каске и в куртке из бычьей кожи: - Возблагодарим бога за его милость и возьмем с собой этого несчастного, нуждающегося в защите святой церкви. Связать его! Монах перекрестился и сел на лавку. Рыжебородый буркнул несколько слов таким же здоровенным парням, сопровождавшим его. - Засветить еще очаг! - командовал монах, в то время как воины скручивали Тиму руки за спиной. Хозяин непонимающе глядел на солдат: - Но за что, отче? Что я сделал худого? - Я не знаю, сделал ли ты дурное, но я знаю, что ты мог сделать. Этого достаточно. Пока же отправишься в аббатство святого Доминика, и там комиссар святейшей инквизиции с тобой побеседует. - Инквизитор? Господи милостивый! Да о чем? Слово "инквизиция" знали все, и оно у каждого вызывало чувство страха. В один миг все было перевернуто вверх дном. С треском взлетали крышки сундуков. Бережно хранимая одежда, платки, домотканое полотно и овчинные безрукавки - все было разбросано по халупе и бесцеремонно топталось сапогами солдат. С грохотом переворачивались лари, с полок летели горшки. Катерина со слезами на глазах смотрела на разгром. Пока продолжался обыск, Тим сидел на скамье со связанными руками. Катерина с перекошенным от ужаса лицом стояла в углу, простоволосая, кое-как одетая. Монах сидел за столом и методично менял лучины. Снаружи доносилось фырканье лошадей. Рыжебородый окликнул одного из воинов: - Ганс, поищи коням сена и ячменя, да не забудь и для нас на завтрак чего-нибудь. Один из "слуг инквизиции" - молодой, с плутоватым лицом парень - вышел во двор. Наконец вся халупа была обыскана, о чем рыжебородый доложил монаху. Тот сидел, уронив голову на грудь; его шапочка упала на пол, и в курчавой шевелюре была ясно видна свежевыбритая макушка. Рыжебородый ткнул пальцем монаха в плечо: - Э-эй, отче Горгоний, потом будем спать! Монах встрепенулся и долго мигал глазами, бессмысленно глядя по сторонам. Придя в себя, он недовольно пробурчал: - Ничуть я не спал! А если даже и спал, так что же?.. Ну, Губерт, всё осмотрели? Ничего нет? Очень хорошо! Монах встал, потянулся и, сладко зевнув, подошел к двери и слегка открыл ее. На дворе уже было серо. В предрассветном сумраке виднелись очертания хлева, сарая, изгороди и деревьев. Призрачными тенями вырисовывались серые силуэты привязанных к забору лошадей. Где-то в хлеву пронзительно заверещал поросенок, затем смолк. Лошади с хрустом жевали ячмень. Ганс вернулся, держа за задние ноги поросенка: - Эй ты, старая ведьма, зажигай очаг да мигом зажарь поросенка - добрым людям пора позавтракать! Зарезанный поросенок был брошен к ногам Катерины. Она бессмысленно на него глядела и не двигалась с места. Ганс с размаху ударил ее по щеке: - Ну, старая жаба, пошевеливайся! - Брось ее, Ганс! Не видишь разве - она ополоумела со страху. Сам займись им, - сонно проговорил Губерт. Ганс, ворча проклятия по адресу ленивых чешских свиней, начал тут же потрошить поросенка. Скоро халупа наполнилась ароматом жареной свинины. Монах и Губерт, сидя рядом, погрузились к сладкую дремоту. Тим поднял голову и, искоса взглянув на дремлющих монаха и Губерта, тихонько кашлянул раз, другой. Катерина вздрогнула и повернула к нему голову. Тим слегка кивнул ей; она подошла поближе. - Жена, если со мной что случится лихое, Штепанку как-нибудь сообщи, чтобы сюда ни ногой. Поняла? Катерина утвердительно кивнула головой и продолжала стоять все так же безучастно и неподвижно. Отец Горгоний внезапно открыл глаза: - А... что? Сговариваетесь!.. Что ты ей сказал, бездельник? Тим только пожал плечами: - Что сказал? Что слышал, то и сказал. - Ладно, завтра ты все нам расскажешь... Губерт, гони ее отсюда. Губерт зевнул, потянулся, подошел к Катерине и ударом огромного кулака в ухо свалил ее на пол. Тим в ярости вскочил со скамейки и безуспешно старался освободить связанные руки. Тогда он одним ударом ноги в живот отшвырнул Губерта к стене. Солдаты выхватили короткие мечи - даги - и бросились на Тима. - Не убивать! - заорал монах. - Он нам дохлый не нужен. Приказ был строг, и саксонцы ограничились тем, что избили Тима. Весь в крови, Тим лежал на полу и тихо стонал. - Убрать ее! - приказал монах, указывая на лежавшую без движения Катерину. Солдаты выбросили Катерину во двор. - Ut sementem feceris itu metes1! - провозгласил нравоучительно монах. - Отче, жаркое уже готово! Надо бы поискать у этих скотов вина или хоть пива, - раздался голос Ганса. - Ищите - и обрящете, дети мои! - сладко проговорил монах. Солдаты последовали указанию доминиканца и действительно нашли небольшой бочонок пива и изрядную Глиняную флягу вина. Когда мясо в большой деревянной миске было поставлено на стол и перед каждым оказалась наполненная вином большая глиняная кружка, отец Горгоний наспех пробормотал молитву и схватил огромный кусок жареного поросенка. Все жадно набросились на еду и питье. Вскоре все было кончено, и слуги святейшей инквизиции, покачиваясь, вышли из халупы, ведя за собой арестованного. Тим едва передвигал ноги. Отец Горгоний, красный, с осоловелыми глазами, с трудом взобрался в седло и тронулся в путь. Тима вывели на дорогу. Он глянул на неподвижно лежавшую посреди двора жену и только сжал зубы от бессильной ярости и щемящего горя. - Где же правда? Господи! - шептал он. - И зачем я дал связать себе руки!.. Грубый пинок в спину заставил его двинуться дальше. У калитки валялся труп верного пса с размозженной головой. - Прощай, Белый! - И, осторожно обойдя труп пса, Тим зашагал по дороге. Уже совсем рассвело. Где-то заиграл рожок пастуха. Слышалось блеяние овец, мычание коров и лай деревенских собак. Деревня начинала просыпаться. Идти пришлось долго. Впереди ехали отец Горгоний и Губерт, за ними четверо солдат, между которыми шел Тим. Лицо Тима было в крови; она засохла на усах и бороде. Босые ноги были изранены о попадавшиеся по дороге острые камни. Наконец на холме, окруженном густым лесом, показались крыши аббатства. Еще час прошел, и измученный Тим скорее упал, чем сел на землю у высоких ворот монастыря. Всадники сошли с лошадей, и отец Горгоний постучал в ворота. Сторож, узнав через окошечко доминиканца, сейчас же открыл ворота. В четырехугольном дворе, окруженном со всех сторон монастырскими строениями, посередине возвышалась церковь св. Доминика. Только что окончилась обедня, и монахи вереницей выходили из церкви. Направо от церкви было длинное здание, где помещались монашеские кельи; с левой стороны - монастырская трапезная и библиотека. Монастырь был обнесен высокой каменной стеной, за которой виднелся дом аббата с обширным садом. Отец Горгоний остановил проходившего мимо монаха: - Мир тебе, брат мой! Не скажешь ли мне, где сейчас господин аббат и его преподобие комиссар святейшей инквизиции отец Гильденбрант? - Они оба в саду у отца Бернгарда. - Подождите меня здесь! - уже на ходу через плечо крикнул отец Горгоний Губерту, а сам направился через маленькую калитку в стене в сад аббата. Сад был разбит с большим вкусом и знанием дела: гладкая, усыпанная крупным желтым песком дорожка была окаймлена бордюром цветов, местами переходящим в большие, пышные клумбы. В изящной беседке сидели аббат и комиссар святой инквизиции отец Гильденбрант. Отец Горгоний, остановившись у входа, отвешивал поклон за поклоном: - Pax vobiscum2! - Тебе тоже, брат Горгоний. Я вижу, тебе есть о чем доложить, - с нетерпением проговорил отец Гильденбрант.
- Я привел сюда мужика-чеха, о котором донесли, что он еретик и говорит слова, поносящие нашу мать - святую церковь. - Доставь его сюда. Монах юрко засеменил по дорожке. - Я хотел вам еще сказать, - продолжал аббат прерванный разговор, - что мой друг, королевский советник доктор Наз, пишет мне о весьма вредном чехе - еретике Яне Гусе, капеллане королевы и первом проповеднике Вифлеемской часовни. Этот еретик осмеливается в своих проповедях нападать на святой престол, обвинять высших сановников церкви в жадности, в стремлении к богатству. Все непокорные и ненавидящие святую церковь и завидующие ее славе и богатству чехи объединяются вокруг Яна Гуса и его друга Иеронима Пражского. Начиная от вельможных панов вроде Микулаша Августинова и до самого жалкого поденщика все чтут этого чешского еретика как своего вождя. - О Яне Гусе я уже слышал, отец Бернгард, и пусть я потеряю свою душу, если этот чех рано или поздно не угодит на костер! Святой престол имеет основания считать его опасным еретиком и вдохновителем всех непокорных нам чехов. Отец Бернгард задумался и, медленно, осторожно подбирая слова, заметил: - А не кажется ли вам, отец Гильденбрант, что проповеди Яна Гуса имеют успех потому, что он провозглашает затаенные мысли и чувства всех или, во всяком случае, большей части чешского народа? Отец Гильденбрант снисходительно усмехнулся: - Не согласен с вами, достопочтенный отец Бернгард, решительно не согласен. Но если и так, мы кострами заставим их всех молчать и повиноваться... молчать и повиноваться! - повторил он, с ожесточением оскалив свои большие желтые зубы. - Конечно, отец Гильденбрант, святая церковь принуждена защищаться пламенем костров от возмутителей, дерзающих поднять голос против святого престола и его слуг... Перед входом в беседку остановились отец Горгоний, Губерт и Тим, окруженный стражей. Отец Гильденбрант вперил свой взгляд в крестьянина. В этот момент всей своей длинной, согнутой черной фигурой он напоминал большую хищную птицу, готовую броситься на добычу. - Кто ты? - резко спросил отец Гильденбрант. - Я здешний житель, из Зельенки, крещен Тимом, а за что меня ваши люди обидели, не знаю. Отец Бернгард бросил короткое приказание Губерту: - Позвать сюда отца эконома! Губерт неуклюже поклонился, надел каску и побежал выполнять приказание аббата. - Так ты говоришь, что тебя обидели? - Вы же видите, отец, что они со мной сделали. А хозяйку, то есть жену мою Катерину, чуть до смерти не убили, все разграбили... а за что? - Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да за это одно ты уже достоин костра! - снова вмешался отец Гильденбрант. Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой церкви, тому костер! - Да это же не церковь, а разбойники! - Замолчи, грязная чешская свинья! - визгливо крикнул комиссар. В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс, ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул ему для поцелуя свою большую белую руку. - Брат Фабиан, тебе не знакомо лицо этого чеха? Эконом окинул взглядом высокую фигуру Тима: - Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители на реку и призывал мужиков ловить в ней рыбу без разрешения аббатства. Он еще тогда называл всех святых братьев аббатства лодырями и клопами, а вас, преподобный отец, главным заправилой этого кабака. Да простит мне господин аббат, что я повторил его дерзости. - Нет, я так не говорил! - запротестовал Тим. - Я только сказал, что для нас, чехов, что немецкий монастырь, что немецкие паны - все одно. От обоих мужику-чеху не стало жизни. А о вас, преподобный отец, я ничего не говорил... Лицо аббата было вовсе не злое, скорее даже добродушное, и Тиму не хотелось верить, что этот благообразный аббат способен причинить ему какое-либо зло. - Пан аббат, защитите бедняка от разбойников! - взмолился Тим. - Видишь, сын мой, ты нас бранил, оскорблял, а теперь просишь о милости, наставительно, но мягко пожурил его аббат. - Хорошо, мы подумаем, что можно будет для тебя сделать, но слишком тяжела твоя вина перед святой церковью. Как сказал почтенный брат Гильденбрант, ты воистину заслуживаешь наказания. Больше пока я ничего не могу тебе сказать, заблудшая душа... Отвести его! Завтра же начнем следствие. Губерт отвел задержанного. Тим шел и никак не мог осознать, что же, собственно, с ним произошло. Вчера все было так хорошо, тихо, спокойно, а сегодня он и жена избиты, дом разграблен, его самого ждет страшная участь. Нет, аббат хоть и немец, но добрый поп, он смилуется и не отдаст его монаху с лицом висельника. Отец Бернгард был доволен. На его полном лице сияла улыбка. - Скажи-ка, брат Фабиан, - обратился он к эконому, - что есть у этого мужика? - Клочок земли, корова, полдюжины овец. - Ты посоветуй ему отписать все свое имущество и землю святой обители как жертву для искупления грехов. Пусть брат нотариус заготовит дарственную и в присутствии старосты ее совершит. Иди с миром и не забудь. Эконом удалился, и аббат с комиссаром остались одни. - Звонят к вечерне, - сказал аббат, - идемте, почтенный брат! Обратите внимание на эту розу: это же чудо небесной гармонии! Он остановился у палевой розы и, погрузив в лепестки лицо, с наслаждением вдыхал ее аромат. - Так что же мне делать с этим мужиком-чехом? - спросил инквизитор. Аббат отвел лицо от цветка и с умилением глядел на него. Розы были страстью почтенного аббата. - Какая дивная красота!.. С чехом? Да что хотите... хоть сожгите его...