Но через минуту общего тягостного молчания он в бессильной ярости вскричал:
- Эти паны-белоручки только языком защищали нашего мистра! Была бы там сотня наших ребят оружейников или кузнецов да просто честных мастеровых - вырвали бы мистра из поповской пасти, да еще Сигизмунду напомнили бы его подлость!
Некоторое время в комнате было тихо: все сидели, низко опустив голову, тяжело переживая грустные новости. Текла и Божена беззвучно плакали, закрыв лица передниками. Ян Краса поднялся и с печальной торжественностью обратился к остальным:
- Пусть же все чехи узнают правду о констанцском соборе! Куда я ни пойду, в каком городе или деревне ни придется мне быть - всем буду рассказывать, кто наш злейший враг. Вы знаете, Войтех, что я решил? Я брошу свое опостылевшее занятие торговца и буду до самой моей смерти разносить среди нашего народа учение Яна Гуса.
3. КОСТЕР
"Наверно, скоро рассвет. Сегодня - последняя ночь. Потом не будет больше ни дней, ни ночей... Какая гнетущая тишина... как в могиле... Да, как в могиле. Но у меня не будет могилы... Завтра - костер..."
Мигающий огонек светильника едва освещал тусклым, слабым светом каменные стены и своды кельи. Массивная, окованная железными полосами дверь. Наверху, под потолком, окошечко, заделанное толстыми решетками. На кирпичном полу охапка соломы, покрытая шубой узника. Вместо стола тяжелая скамья; на ней стояли глиняная кружка и масляный светильник.
Ян Гус медленно шагал по келье: четыре шага вперед, четыре назад. "Боже мой! Когда же окончится эта ночь? Как я устал, как я устал от всего..."
Узник опустился на солому. Сквозь дверь смутно доносились мерные шаги: взад-вперед, взад-вперед...
"Часовой... ему, верно, очень надоело ходить всю ночь... В углу кто-то скребется. Крысы... много их тут... Босоногие монахи боятся крыс... С корабля, что должен потонуть, крысы бегут... Многие мои друзья стали крысами, а после костра их будет еще больше. Но не все крысы: разве мало у меня верных друзей с твердым сердцем! А все эти милые, простые кузнецы, плотники, сапожники, оружейники, студенты, все те мужики, что так жадно слушали мои слова, - разве они испугаются? Им только нужен вождь... Эх, Иероним! Вот кто мог бы быть вождем! Но, видно, ему определено идти до конца одной дорогой со мной - в костер... Его судьба решена, как и моя, еще задолго до суда... Да разве это суд? Какой же это суд, если приговоры уже давно вынесены: один на случай отречения, чего им хочется больше всего, - это пожизненное заключение в замурованной дыре с форточкой для передачи пищи, и другой, который я выбрал, - костер..."
Пламя светильника вспыхнуло и на мгновение осветило мрачную келью и большое черное распятие в углу. Гус невольно взглянул на него. От этих ужасных месяцев допроса и пыток, от мук физических и душевных в его усталом мозгу с особенной силой и яркостью заработало воображение. Перед ним проносились одна за другой картины его жизни в Констанце: дорога, уютный, тихий двухэтажный дом простодушной вдовы Фиды; его арест; бегающие по сторонам лукавые глаза папы, его многозначительные намеки на свое бессилие перед кардиналами; благородное поведение Яна из Хлума. "Какой хороший, верный друг этот Ян из Хлума!"
В памяти встает картина: заседание собора, враги бросают ему в глаза оскорбления, лгут, клевещут, обрушиваются со страшными обвинениями; он один против всего собора, покинут друзьями, и вот при выходе из собора к нему подходит Ян из Хлума и смело, на глазах императора и всего собора, крепко жмет ему руку..
А вот другая картина. Последнее заседание собора в рефректории францисканского монастыря, где он заключен. Высокий, сухой кардинал д'Альи с длинным лицом, седой, глаза темные, недобрые, говорит очень учтиво и очень ядовито:
"Магистр Иоанн, подтверждаешь ли ты свои слова, что против твоей воли сюда тебя не привел бы ни чешский, ни римский король?"
Звучная латинская речь отчетливо разносится по обширному залу.
И дерзко звучит ответ Гуса:
"Да, подтверждаю. Это мои слова".
Кардинал сдвинул седые брови и возмущенно воскликнул:
"Какая надменность!"
И все кардиналы, архиепископы, епископы, прелаты, монахи подняли дикий вой, как черти в преисподней.
И тогда - он это так ясно сейчас видит в своем воображении! - выходит гордо на середину зала Ян из Хлума и, положив ему на плечо руку, кричит, заглушая шум:
"Наш уважаемый мистр говорит правду, и я подтверждаю это своим словом! Я - бедный рыцарь в нашем королевстве, и можете думать что хотите, но я готов был защищать его целый год так, что его никто не сумел бы взять! Много есть у нас неприступных замков, которые уберегли бы его от этих королей".
При этом Ян из Хлума бросил на императора презрительный взгляд.
Весь собор остолбенел от неслыханной смелости рыцаря. Сигизмунд сидел как оплеванный.
"Низкая, подлая душа у Сигизмунда. Император осудил и предал меня раньше моих врагов..."
Наконец в его памяти ожило последнее яркое воспоминание. Вчера после обеда его вызвали в рефректорий. Там его встретили четыре епископа, окруженные прелатами. Неподалеку стояли грустные и расстроенные Ян из Хлума и Вацлав из Дубы. Гусу стало сразу ясно - это Сигизмунд делал последнюю попытку вырвать у него отречение. Ян из Хлума тихим и скорбным голосом сказал ему:
"Мистр Ян! Я человек не книжный и не могу давать советы такому ученому человеку, как ты, но если ты на совести не имеешь ничего такого, от чего нужно отречься, то не желаю советовать тебе поступать против совести и убеждаю тебя скорее подвергнуться казни, чем отречься от истины".
"Им всем - и собору и императору - нужна не так моя смерть, как мое отречение. Они знают: отрекись я от всего, чему учил народ чешский, - и народ отречется от меня, и наше дело будет загублено... Хватит ли у меня твердости перенести эту страшную казнь? Должно хватить..."
Ян Гус взглянул на окошко. Сквозь решетки серело небо, где-то вдали прокричали петухи. По городу пронесся густой звон соборного колокола.
"Светает. Надо приготовить последнее письмо друзьям".
Узник опустился на солому, порылся в ней и вынул бумагу и свинцовый карандаш. Положив бумагу на скамью, он принялся быстро писать.
В келью из окошечка просочилась струя свежего воздуха. По каменному полу аббатства прозвучали шаги и остановились у двери. Щелкнул с громким треском огромный замок, заскрежетали заржавленные засовы, и дверь со скрипом полуоткрылась. В келью заглянул человек в черной одежде, с ключами у пояса. Лицо у него было грубое и уродливое, но глаза добродушные и сочувствующие.
- Герр магистр, у вас готово?
- Вот мой "добрый ангел"! Передай, дорогой Роберт, это господину Яну из Хлума, а шубу - Петру из Младеновиц.
Тюремщик поспешно взял шубу и письмо.
- Не надо ли уважаемому магистру вина перед этим...
- Благодарю, друг, не нужно... Тут я тебе тоже на память о себе кое-что написал. Возьми.
Некрасивое лицо тюремщика было печально.
- Господин магистр, одно ваше слово - и я вас выведу отсюда и не покину до самого последнего вздоха!
Гус отрицательно покачал головой:
- Нет, Роберт, я и раньше мог бы бежать, если бы хотел. Никто не должен подумать, что чех Ян Гус испугался костра. Собор больше боится народа, чем я - смерти.
- Клянусь вечным блаженством, магистр прав: весь здешний бедный народ любит и почитает вас, магистр. Но я должен скорее идти...
Дверь захлопнулась, и Ян Гус снова остался один. Он грустно вздохнул и, опять почувствовав слабость, опустился на солому. Он погрузился в полусонное оцепенение - реакция нервов на чрезмерное возбуждение в течение этой последней ночи.
Прошло немало времени, пока вновь загремел замок и его тайный почитатель, тюремщик Роберт, принес ему кусок хлеба, кружку воды и из-под полы бутылку вина.
- Выпейте, магистр, это вас укрепит.