- Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр...
Иероним недовольно поморщился:
- Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой лежит иная дорога. Сколько тебе лет?
- Семнадцатый пошел в день святого Штепана.
- Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком.
Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно, как будто говоря с равным себе:
- Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что, не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой. Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей, освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола, и изгонят тунеядцев и торговцев верой.
Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже привстал со скамьи от волнения:
- Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли!
Темные глаза Иеронима блеснули:
- Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает, кроме тех, кто продался Риму и немецким господам.
Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате.
Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина, чем ученого-богослова.
Иероним резко повернулся к Штепану:
- Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет.
Штепан, крайне смущенный, пробормотал:
- Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но...
- Смущает, что у тебя в Праге нет никого?
- Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший брат матери, он оружейник...
- Так в чем же дело? Штепан снова замялся.
- Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не слыхал о нем?
- Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился в здешней школе.
- Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же, собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда.
Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина!
- Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь.
- Прощайте, пан мистр, непременно буду!
3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК
Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену:
- Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел...
Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы, продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к чему: всюду царил порядок.
Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти без седины волосы.
- Ратибор встал?
- Встает.
- А Шимон?
- Еще не вернулся.
- Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано?
- Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня.
Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой.
- Не возвращался? Где же он пропадает?
- На свадьбе у Фогеля.
- У мастера Фогеля? Что сукном торгует?
- Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и свадьба.
Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна.
Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы, известные под названием "мизерекордия" ("кинжал милосердия"), изящные стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам, стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален, необходимых для правки и отделки изящных стилетов.
Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи, висевшие у закопченного потолка.
Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню. При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик, пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у горна ученика, старик неожиданно разразился бранью:
- Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам, что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь?
- Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же лениво раскачивать мехи.
Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого:
- Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов?
Гавлик молча вытер руки о кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду, проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной, лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался доволен.
- Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик?
- Я, хозяин, А что? Не ладно?
- Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в столовую.
Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор, старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели, наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные яйцами, чесноком и салом.
Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво. Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с замысловато украшенной крышкой.