- Ну как Штепан? - понизив голос, спросил собеседника Шимон.
- Роберт-тюремщик говорит, что он все еще слишком слаб после первого допроса. Но придется взглянуть самому - мне что-то не нравится вид этого тюремщика, хотя он и шваб.
- А относительно пана Новака ты написал пану Крку?
- Послано самое решительное предупреждение - такого человека нельзя держать управляющим замка. И вообще он мне тоже кажется подозрительным...
Млада слушала слова Шимона, широко раскрыв глаза. Она поняла, что ее отцу грозят новые невзгоды. Поспешно вскочив с места, чтобы не быть застигнутой в невольном подслушивании, она несколькими легкими прыжками отскочила прочь от угла.
Миновало еще несколько недель. Замок к этому времени был уже занят усиленным гарнизоном солдат, присланных ландфридом. Но отца Млады все еще не было. В ее душе стало расти смутное беспокойство о нем. Не раз ей в голову приходили случайно услышанные слова Шимона об отце.
В замке заметно было оживление. Видимо, прибыл новый отряд воинов. Агнесса была встревожена и, увидев входившую Младу, разразилась упреками:
- Что за наказание с вами! Как уехали со двора еще с утра, так до сих пор никто не видел, где вы были. А знаете, что толкуют? Не сегодня-завтра опять тут воевать начнут. Вишь, сколько вояк собралось!
Млада ничего не ответила, наскоро пообедала и вышла во двор. Из башни вышли Шимон и Роберт. Шимон грозно размахивал перед лицом Роберта тростью и, искривив злобно рот, сыпал угрозами:
- Хоть я не управляющий замка, но скажу тебе, что завтра же ты отдашь ключи другому! Вздумал обманывать нас?.. Не на таких напал! Ты еще, негодяй, расскажешь, за сколько тебя купил еретик, чтобы ты его выдавал за больного!
Млада подошла к Шимону и вежливо присела:
- Могу ли я поинтересоваться? Мне показалось, что этот грубый тюремщик чем-то огорчил пана Шимона.
- Этому олуху поручили заключенного, так он его откармливает, словно борова, а нам всем врал, что бездельник болен. Завтра же мы его выгоним - пусть берет копье и идет в войско, если ему здесь надоело!
Млада пожала плечами и отошла прочь.
Вечером в каземате горел светильник. Штепан сидел на соломе, прислонясь спиной к стене. При каждом его движении слабо позвякивали кандалы. Роберт с обычным сумрачным видом сидел на корточках у соломенного ложа узника. Штепан горячо и серьезно беседовал с тюремщиком.
- Что мы убиваем всех немцев - это клевета наших врагов. В нашем таборитском войске есть немцы, что бросили своих панов и попов. Разве мало среди немцев бедняков в деревнях и городах? И разве мы их обижаем? Сам Ян Желивский, когда мы изгнали из Праги немецких патрициев, настоял перед общиной, чтобы оставили одну церковь специально для немцев, где бы на немецком языке говорили проповеди. Тебя, как и других немцев, наши враги нарочно пугают, чтобы вы боялись переходить на сторону Табора. При первом удобном случае смело переходи к нам, Роберт, и тебе не придется больше, как теперь, скрывать свои мысли.
Роберт поднялся, вздохнул глубоко и с горечью проговорил:
- Я, конечно, послушаю вас, пан Штепан. Завтра мне велено уходить из замка с немецким отрядом, а куда - нам пока не говорят.
- Не слыхал, кто займет твое место?
- Какой-то немец, по имени Генрих, из людей пана Шимона.
- Генрих?.. А каков он собой? - Штепан даже привстал на своем ложе.
- Такой миловидный, словно переодетая девица, но, кажется мне, изрядный прохвост.
- Он! Ясно, что он! - с досадой сказал Штепан. - Все это дело рук моего кузена Шимона.
Уходя, Роберт уже в дверях обернулся к Штепану:
- Может быть, мне удастся еще задержаться на несколько дней, так как вчера Шимон куда-то отослал Генриха, и говорят, что он вернется только через неделю.
Последующие дни внесли в жизнь Штепана значительные изменения. Во-первых, Роберт был оставлен тюремщиком вплоть до возвращения Генриха, а во-вторых, Штепан уже не скучал больше в одиночестве. Однажды к нему в темницу втолкнули компаньона, тоже закованного в цепи. Штепан с интересом рассматривал нового товарища по несчастью. Вновь прибывший мрачно смерил взглядом лежавшего Штепана:
- Как здоровье пана бакалавра?
- Благодарю, достойный пан Вилем. А что случилось с паном?
- До сегодняшнего дня был управляющий, а теперь узник, как и вы.
- Смею ли спросить пана Вилема, какая этому причина?
Пан Вилем тяжело опустился рядом на солому:
- Проклятые кандалы так трут руки...
- Ничего, пан скоро привыкнет... Так что ж с паном приключилось?
- Слово чести, я и сам хорошо не понимаю. После того как я отказался допрашивать пана бакалавра, у меня с этим черным длинным попом и его дружком, негодяем Шимоном, вышел крутой разговор обо всем, что делается в замке. На следующий день я выехал в Дрезден, чтобы все это дело доложить пану Крку и напомнить ему о подписанном договоре насчет вечной дружбы с паном Яном Жижкой. Приехал, доложил и прибавил от себя, что, по моему мнению, в замке хозяйничают самые подлые клятвопреступники и заговорщики. Пан Ян Крк только промычал что-то невразумительное, чмокнул языком и представил меня важному советнику императора декану Иоганну Назу.
- Доктор Наз? Знаю такого, - мрачно заметил Штепан.
- Вот, вот... Прошло еще несколько дней, и я заметил, что пан Крк изменил к худшему свое отношение ко мне. Однажды вызывают они оба меня к себе, и этот преподобный Наз говорит: "Вот вам, пан Вилем, письмо, запечатанное и очень важное. Вы его передадите прямо в руки отцу Гильденбранту. Кстати, пан Вилем силен в грамоте?" "Как кот в астрологии", - отвечаю я.
"Вот и прекрасно! - говорит доктор Наз. - Но только вы должны его преподобию добавить на словах, чтобы изложенный в письме приказ пана Яна был немедленно и безоговорочно выполнен".
Перед отъездом ко мне явился некий шляхтич и, отрекомендовавшись паном Сезимой Коцовским, заявил, что пан Ян Крк поручил ему сопровождать меня с его слугами в замок Раби и там остаться.
"Очень, - говорю, - рад обществу пана Сезимы".
По дороге же пан Сезима в наших беседах все старался сводить разговор на богословие: не согласен ли я, что под двумя видами причастие истинно, а под одним ложно... Я же ему отвечал, что привык закусывать, запивая вином, а не всухомятку, но что отцам церкви виднее. На это пан Сезима сказал, что я имею склонность к чаше. Истинно, отвечаю ему, я всегда имею склонность к чаше, но только полной до краев добрым старым вином, а не пустой.
Так мы с паном Сезимой и ехали вместе. Но, скажу по чести, друзьями не сделались. Уж больно напоминает он мне фальшивый грош. Братец же его Гынек Коцовский тоже должен был прибыть в замок с отрядом немцев. И, клянусь святым Войтехом, не пойму я, что замышляют паны Крки, что собрали в замок такой гарнизон и столько навезли пушек, ядер и пороху!
Явился, значит, я к отцу Гильденбранту, а у него там Шимон и еще какие-то попы. Вручаю письмо. Его преподобие читает письмо и как-то криво усмехается. Кончил читать - дает его другому попу, тот читает и тоже кривится. А я, как мне было сказано, объявляю еще ту самую устную добавку. Гляжу, все мои попы не выдержали и ржут, словно кони.
"Пусть пан Вилем будет спокоен - приказ пана Крка тотчас будет выполнен. И пусть пан Вилем сам познакомится с письмом, которое он привез с собой".
Дают мне письмо, начинаю его читать кое-как, по складам, и вижу, что там написано: "Пан Вилем Новак должен находиться неотлучно при захваченном злодее - еретике бакалавре Штепане Скале - как в сем, так и в ином мире, поскольку он, пан Новак, к еретикам-таборитам чувствует столь нежное сострадание и склонность". В ту же минуту на меня набросились солдаты, так что я и меч не успел выхватить, обезоружили, заковали в кандалы, а потом и сюда втолкнули... Что пан на это скажет? - горестно уставился на Штепана пан Вилем.