Приехал купец в первый острожек. У нас ведь знаете оно как — торг без чарки уже не торг. Сами к этому привыкли и других приучили. Набулькает купчина чарку и — тойону. Тот первый не выпьет, сроднику отдаст… А сродников у него — боже ты мой, уйма. Однако торг прибыльно хочешь вести — терпи.
В одном острожке соболей сторговал, в другом — красных лисиц. А вот в третьем и случай, к которому вся моя речь тянулась, подвернулся, и не то, чтоб подвернулся, а так вот вывернул купчину и жизнь из него вытряхнул.
Совушкин пососал погасшую трубку и вновь потянулся к огоньку. Что-то мягкое упало на лавку рядом с Галлом, тот вздрогнул: безмолвный кот шмыгнул под стол.
— Где-то еще один, — пыхнул, прикашливая, Совушкин; и впрямь, с потолка, что ли, шмяк, и тоже под стол. — Домовые, — усмехнулся Совушкин. — Только Аграфену и боятся… Как всегда, купчина — чарку тойону: выпей. Сродники ждут. Что постарше, принял от тойона, глотнул, и плохо с ним стало, чуть ли не судороги, только крикнул: «Ажам!» — вода значит по-камчадальски. Купчина-молодчина оторопел: «Быть такого не может!» Руки дрожат у самого, налил и клац-клац. Глаза чуть не повылезали и на пол не попадали. Он из юрты да к нарте. А на нарте сидит человек в черном весь и смеется. Купчина — за нож. Да что тут нож, коли ноги отказали, ом только икнул смертельной икотой. В себя уж в пологе пришел, жена тойона отходила. Гикнул купчина на собачек и такую гонку задал, что дивились, как из нарты не вывалился. В лавку вломился: запор открыть не смог, дверь снес (и откуда силища взялась), к бутылям с беленькой, а там вода-слезиночка. Батеньки мои, что было… Крушил смертно, вопил, чуть жену не порешил, благо, соседи упрятали. Хотели вязать, да побоялись к нему носа сунуть… А ночью он повесился. Говорят, когда его из петли вынимали, над домом Черный Ворон кружил…
— И что, тот купец один вот так, пострадал? — с любопытством спросил Галл.
— Говорят, — Совушкин неопределенно пожал плечами, — хотите верьте, хотите нет, и Выходцева задело… И не совсем чтоб задело, а купеческая удача после того случая у Выходцева сгинула… Запил он…
— А жена как?
— Да только рада была, думала, уедет. Рухляди много в их амбаре… И в больших городах с таким богатством пожить можно. Взять Иркутск, а далее Тобольск. Славные города… Выходцев уперся, баран бараном… Тогда жена пошаливать стала, а он смеется, дурень.
— Так верят в Черного Ворона?
— Кто как, знаете…
Свеча догорала. От рассказа или «историйки» Совушкин устал, поэтому незаметно зевнул, однако первым покидать гостиную не решался и ждал, что еще спросит господин капитан. А Галл молчал.
Тогда Совушкин, пробормотав встревоженно: «Как там мои доченьки», спросил;
— Позвольте уйти?
— Так уже утро, куда же вы? — Галл задул свечу, и вправду — за окном серело.
— Дом проведать надобно б… — неловко отвечал Совушкин. — Дети одне…
Днем Галл с Усковым осматривали верфь. Несколько плотников, голых по пояс и загорелых, отесывали бревна. Пахло свежим деревом. Горел костер, над которым висел черный котел: весь день, а то и ночь варился чай, и плотники, устав, шли к костру и, покрякивая, обливаясь потом, пили крутой чай. Усков жаловался: народу мало, разве с такими силами за зиму судно построишь… Нужно будущую команду этого судна прислать, все подмога — бревна ворочать, такелаж готовить. Из Тигильской крепости тоже вытребовать казаков, они там пообленились, позаспались, пускай жирок порастрясут. Галл отвечал: команду он еще не видел — сидит в Охотске на казенных хлебах, прибудет с первым же судном в Петропавловский порт и там не задержится, без промедления — в Нижнекамчатск. А из Тигильской крепости казаки выступили, и на днях двадцать пять человек корабельный мастер получит под свою руку.
— Послушай, Усков, — как бы между прочим спросил Галл, — что за сказки такие про Черного Ворона.
— Совушкин, поди, веселил? — отвечал, усмехаясь, Усков. — Горазд он на историйки… И где он их колупает… Чуть что, историйка готова… Он про шпиона американского не поведал?.. Приберег, жадюга…
— За что ты его так, Усков?
— Не по душе он мне… С первого раза встретил, глядь — и понял, житья мирного мне с господином унтер-офицером не выйдет… Бабский порядок любит… Почти год маюсь. Как два самовара, столковаться не можем, пыхтим… И он, грешный, мается, — Тут Усков издал звук, похожий и на вздох сожаления, и на язвительный смешок.
— А Черный Ворон? — напомнил Галл (они стояли уже у воды, и Галл, щурясь, рассматривал противоположный берег, поросший непродираемым кустарником).