Ангрод слушает это, и ему неимоверно хочется выпить. Простодушный Нимран упоминает между делом о вещах настолько жутких, что они стоят не слишком далеко от тех скупых и неохотных обмолвок Майтимо, о которых известно детям Арафинвэ. Жизнь под землёй — тоже пытка, просто другая, однообразная, и она длится десятилетиями. Принудительный труд, невозможность творить что-либо для себя, вынужденная ложь, голод, боль, беспричинные унизительные наказания, чередующиеся с обоснованными, но до глупости жестокими… Среди этого эльдар выживают в постоянном противоречии между покорностью темным — и поддержкой друг друга. Жизнь, в которой конец от усталости, голода и, вероятно, истощения фэа от постоянного присутствия зла неблизок, но очевиден и неизбежен.
«Теперь я лучше понимаю тех, кто соглашается работать в мастерских у темных, — думает Ангрод мрачно. Кулаки у него невольно сжимаются. — Десятки лет солнца медленно умирать… У Майтимо выбора не было. А как быть, когда он есть, когда можно выбрать жизнь, пищу и чистую воду? Особенно если это не ковать оружие на сородичей — а просто строить, ткать, шить? А что выбрал бы я?»
Ангроду очень не хочется оказаться перед таким выбором даже как простому воину и мастеру. И неважно, что Моргот бы ему такого выбора не дал.
Он даже сам провожает Нимрана обратно в гостевые комнаты, чтобы взглянуть на этого Дагмора. Но тот каменно спит, обняв подушку и зарывшись в нее лицом, так что Ангрод, по-хозяйски заглянув в гостевую, видит только его затылок и спину. И теряет дар речи, потому что понимает — одно время на этой спине, кажется, не было кожи. От плеч до пояса штанов это сплошная мешанина рубцов с неровными краями, как у ожога.
Он уходит, в воображении его роятся невнятные страшные картины, но он так до конца и не понимает, что нужно сделать с эльда для вот такого — всей спиной на угли, что ли, положить? Это хочется запить, и не одним кубком крепкого. Ангроду потом снятся почему-то ворота Ангбанда, из которых выплёскивается поток огня на ряды воинов, чьи одежды и щиты отмечены звездой Феанаро.
И ведь правда, думает он, просыпаясь. Эти двое, должно быть, попали в плен после жуткого поражения Макалаурэ, когда тот потерял трёх братьев и больше половины войска разом. А прямо тогда казалось, что Макалаурэ потерял всех братьев вовсе, вместе с племянником…
Вспоминать те дни тоже было очень тяжело — как шли через Эйтель к Митрим мимо их постов покрытые пылью и пеплом остатки войска Первого дома, как шел через лагерь черный от горя Макалаурэ, последний из всех Феанарионов, казалось тогда — чтобы признать главенство Нолофинвэ, отдать ему корону и уйти оттуда неживым, деревянным шагом. И как потом он временно впал в безумие, а верные силой удерживали его от самоубийства, и вряд ли удержали бы в конце концов, если б не появление Финдекано со спасённым Майтимо. И если бы не найденный еще позже среди раненых беспощадно обожженный Тьелперинкваро…
В эти воспоминания тоже погружаться не хочется, Ангрод их отгоняет и снова задаётся другим вопросом — а сколько же нолдор тогда действительно попало в плен? Упрямцы из воинов Феанариони бежали с того времени несколько раз и рассказывали, как их стараются держать порознь, и как в день поражения их, отрезанных огнем, обожженных, ослеплённых и одурманенных вонючим дымом, хватали сотнями. Финрод пытался на основе расспросов посчитать, сколько их там оказалось. У него вышло, вспоминает Ангрод, что не меньше пяти сотен только с восточного крыла, которое огонь, выплеснувшись из ворот, отсек от основного войска. А в худшем случае — не одну тысячу.
И вот теперь появились ещё двое свидетелей. Финрод, несомненно, захочет с ними поговорить, он беседует со многими беглецами, это Ангрод старался избегать их раньше. И наконец, понимает, почему. Ему постыдно и неприкрыто страшно.
Но что за муха укусила Артанис, остаётся загадкой. На прямой вопрос сестра не отвечает, только бросает:
— Вот проснутся, сам с ними поговори.
— Я говорил с Нимраном. Тот все больше про спутников рассказывал.
— Нимрана отправь сразу в мастерские, пусть вспоминает и приходит в себя. С ним проще всего.
— А что не так с остальными?
— Что не так с феаноровыми верными? — насмешливо переспрашивает Артанис, словно он глупость спросил. — Вот сам и узнаешь.
А Дагмор беспробудно спит день, другой и третий. Даже занятый Финрод уже спрашивал о нем — тоже хочет поговорить. Раненый Нарион, с трудом перенесший дорогу через нагорье, начинает вставать, а этот — спит, как сурок зимой.
— Сон целителен, — пожимает плечами Артанис.
— Если он с голоду не умрет, пока исцеляется.
Вечер третьего дня застаёт Ангрода в гостиной покоев старшего брата, где он делит внимание между картой Дортониона, на которой значками размечены стоянки диких орков и места появлений гауров, и альбомом с набросками красивых скал, которые Ангрод запомнил на охоте или при боях. Эти земли будут очень хороши без орков, думает он, набрасывая углем ещё один — падающий с обрыва водопад, растрёпанный ветром, как неплотно завязанная женская коса.
Позади него открывается дверь, Ангрод оборачивается, и первое, на что падает его взгляд — старые охотничьи сапоги Финрода на ногах высокого, сутулого беглеца по имени Дагмор, и синдарский узор на подоле его зеленой рубахи. На лицо его падает тень. Он идёт скованным осторожным шагом, без спроса садится на скамью у стола и отбрасывает с лица ещё влажные волосы, черные с красноватым отливом…
И даже тут Ангрод несколько мгновений пытается понять, почему это скуластое, худое лицо ему знакомо, настолько не ожидает увидеть.
— Я с трудом верю глазам!! — вырывается у него.
— Это даже хорошо, — кивает ему Морьо Карнистиро, сверкнув глазами, — значит, посторонние не узнают так просто.
Ангрод не выдерживает, и идёт проверять, садясь рядом и встряхивая за плечи сестрину находку. Находка худая, как жердь, под пальцами Ангрода — твердые жилы, обвивающие тощие руки, синдарская рубаха на находке болтается как на распялке для одежд, в волосах много седины, на ввалившейся щеке следы ожога, от крыльев носа разбегаются глубокие складки, а тонкий прямой нос точно был сломан и сросся горбинкой, и он выглядит старше и хуже, чем отец и дядья после гибели Финвэ…
Но это и правда Морьо. И глаза у него по-прежнему горят зло и упрямо. Ещё упрямее, чем раньше. Ни у какого другого беглеца таких нет.
Ангрод на мгновение забывает даже о Хелкараксэ, просто потому что это его брат и когда-то друг, похороненный двадцать пять солнечных лет назад, он настоящий, живой — и обнимает его.
Морьо каменеет под его руками и словно не знает, чем ответить. Когда Ангрод отпускает его, лицо Морьо похоже на маску.
— Я ждал другого приветствия, Железнорукий, — говорит он глухо.
— Подраться мы ещё успеем, — фыркает Ангрод, и тот неловко усмехается в ответ.
— Это было… Хорошее воспоминание.
— Хорошее? Мы чуть усобицу не начали!
— Но не начали. А потом… Потом я смеялся, когда вспоминал.
Ангрод вскакивает.
— Как? Как это может быть? Ты — и один из обычных беглецов из Ангбанда?
— Меня не узнали там с обожженным лицом и в простом доспехе, — Морьо вскидывает голову. — И меня не выдали. Многие, кто меня не выдал, ещё там.
— Твои верные…
— Мои верные. Верные Турко и Курво, кто выжил в задних рядах. Те, кого обожгло, ослепило дымом, кто впал в беспамятство и просто не успел отступить. Как я сам.
— Сколько их? Инголдо все считает, ведь тела погибших тоже точно не сочли.
— Не знаю, Арато, — здесь Морьо сутулится ещё сильнее. — Много. Даже я не знаю…
И вдруг распрямляется и хватает Ангрода за руку жёсткой, костяной хваткой, а глаза его загораются.
— Тьелперинквар, — говорит он тихо, стискивая худые пальцы. — Хоть ты мне скажи, что с ним! Что он жив, мертв, что угодно, лишь бы знать!!