— Обязательно купи ей обнову, — Жак улыбнулся Леону, — дочка будет рада.
— Ты считаешь, что можно верить снам?
— Я считаю, что юной девушке пойдет нежно-сиреневое, — аббат даже подмигнул, чтобы подбодрить Леона.
Что горе делает с человеком, думал Клернон, не убирая с губ ласковой улыбки. Всего лишь несколько дней назад, действительно, прошло чуть больше недели, когда в мой кабинет в Мон-Сен-Мишель вошел Леон со своей «королевой». Как сияли его глаза, как он радовался всему: и встрече, и гобелену, и фигуркам всадников! А сейчас он превратился в совершенно беспомощное и больное человеческое существо, готовое поверить сну, примете, чему угодно, лишь бы выдержать ужас кошмара бессилия перед судьбой.
— Ты купи ей и туфли, Лео, и что там еще полагается. — Ты же знаешь про одежду все, хотел сказать Клернон, но осекся, чтобы не напоминать другу о причине конфликта с Вонахью.
— Да, конечно, туфли, белье… У вас на Мальте роскошные кружева. — Леон вдруг немного оживился, и его бескровное лицо чуть заметно порозовело. — Я куплю ей для свадебного платья. Она ведь хотела выйти замуж за первого встречного.
Клернон похолодел: неужели Леон тронулся рассудком?
— Жако, наверное, это глупо, но что, если дать Богу обет, что я выдам Клео за первого встречного, если найду ее? — Глаза Леона лихорадочно блестели. — Как ты думаешь, Господь примет такой обет или надо предпринять что-то более серьезное: пешком сходить в Иерусалим или постричься в монахи?
— Лео, ты женат, пострижение отменяется. Пешая прогулка в Иерусалим — неплохо, но Господь никогда не требует от нас непосильного. Сюжет про Короля-Дроздоборода известен, но к обету он не имеет никакого отношения. Это дело житейское.
— Но что же мне делать, Жако? Я ведь понял, что не правильно относился к дочери и за это судьба отняла ее у меня. Так?
— Лео, прошу, не надо заново растравлять себя!
— Нет, но ведь это так!
— Так и не так.
— Нет, так! И ты прекрасно это знаешь, Жако. А я осознал только сегодня ночью.
Леон замолчал. Аббат тоже не произнес ни слова.
— Но ведь к Катрин я всегда относился хорошо. Ее-то за что у меня отняли?
— Почему ты все время спрашиваешь, почему их отняли у тебя? Почему ты на первое место ставишь свою боль оттого, что лишился их? Почему ты не думаешь о том, что сейчас чувствуют они?
Может, и зря я не сдержался, уже сожалел о сказанном Клернон, как бы бедолаге опять не стало хуже, вон, у него задрожали губы.
Леон отвернулся к окну.
— Я боюсь об этом думать, — совсем тихо проронил он.
Глава 40,
в которой мы обязательно найдем выход
— Мы обязательно найдем выход. Я тебе обещаю. Не плачь, — заботливо сказал Поль и осторожно поцеловал сначала мой лоб, а потом — висок, ласково, совсем как папа. От неожиданности я даже на мгновение притихла, а он прошептал:
— Я же с тобой, — почти прикасаясь губами к моему уху.
И уж тут-то я разрыдалась в голос. Мне было и страшно, и стыдно, и вообще ужасно. Поль носится со мной, именно, носится — то есть носит на руках, а я до сих пор подозреваю его в чем-то, не доверяю… Он ведь мог прекрасно вытащить меня из воды за волосы, как Гарри, и уж от двух-то мускулистых парней я никогда не сумела бы сбежать, и они сделали бы со мной все, что захотели. И сейчас Поль все еще может спокойно бросить меня и выбраться наверх через тот же подземный колодец, я ведь сама никуда не сбегу, я не могу ходить… Неужели я никогда не смогу ходить? Какая разница, мы все равно никогда не выберемся отсюда. Никогда! Отсюда нет выхода!
— Отсюда нет выхода! — выкрикнула я. — Нет! Понимаешь?
— Милая, ну потерпи! Я сейчас отнесу тебя в крипту, там есть вода…
— Нет! Я туда не хочу! Оставь меня здесь, я боюсь твоей каменной статуи! Опусти меня на пол!
Поль послушно усадил меня на влажные плиты и зажег фонарик. Я увидела его виноватые глаза и беспомощную терпеливую улыбку. Зачем я наорала на него? Разве он виноват, что я провалилась в эту преисподнюю? Он же не бросает меня!
— Прости, Поль, — я шмыгнула носом, — у тебя есть носовой платок?
— Да, конечно. — Он полез в карман, вытащил мокрую тряпочку и растерянно произнес:
— Но теперь он никуда не годится.
Он стоял рядом со мной на коленях и смотрел на этот мокрый комочек в ладони, а фонарь освещал его руки и плечи с красивыми выпуклыми мышцами, подбородок, приоткрытые губы, мягкий нос, длинные, как у девочки, опущенные ресницы и крутые завитки волос на лбу.
— Поль!
— Что?
На мгновение я увидела его темные глаза, и фонарь вдруг потух.
— Неужели села батарейка?
Я услышала, как Поль пощелкал рычажком фонарика и вздохнул.
— Там еще есть свечи.
Голос Поля только добавил темноты, и от нее у меня даже заломило глаза. Если бы не моя истерика, мы давно бы были у статуи! Ну почему, если я питаю к человеку симпатию, я стесняюсь ее, и от этого стеснения начинаю на него нападать, а потом мне делается стыдно…
— Поль, ты не сердишься на меня? — Я протянула к нему руку и испуганно отдернула, потому что схватила пустоту. — Поль! Где ты? Не оставляй меня одну!
— Да что ты! — Я почувствовала его дыхание возле своего лица, а его теплые руки гладили мои плечи. — Я же с тобой!
— Поль… — Из моих глаз снова побежали слезы.
— Моя маленькая Клео…
— Поль…
— Ну все хорошо, я же здесь. Давай, цепляйся за меня, и потихонечку пойдем вперед, зажжем свечи, попьем водички…
— Подожди.
Я опять плакала, только очень тихо: как он предполагает нести меня на руках в полной темноте? Куда? Зачем? Не все ли равно, где ждать своей погибели, если отсюда нет выхода?! Но вдруг я почувствовала, как он прижал меня к себе, и от этого темнота сразу перестала быть пустой, потому что кроме тихого голоса Поля и его дыхания в ней теперь жило биение его сердца и тепло его груди и рук, которые словно защищали меня от… Я даже не могу сказать от чего, но то, что защищали, это точно.
— Ты очень хороший, Поль.
Он ничего не ответил. Мне ужасно хотелось увидеть его лицо, я осторожно провела рукой сверху вниз по щеке Поля и, дотронувшись до его губ, почувствовала, как он поцеловал мои пальцы и вдруг задрожал.
— Ты же замерз!
Я распахнула свое покрывало и накрыла им его плечи. Я прижалась к Полю как можно теснее, чувствуя своей грудью биение сердца в его. Но эта дрожь словно передалась мне, и — тук-тук-тук — застучало мое сердце. Поль прерывисто вздохнул, и вдруг его дыхание коснулось моих губ, а в следующую секунду их коснулись уже его губы. Они были горячими, чуть шершавыми и очень живыми, и трогать их не пальцами, а собственными губами оказалось гораздо интереснее, потому что внутри меня что-то затрепетало, запульсировало, как будто силясь открыться.
Я вдохнула его дыхание, а мое передалось ему, и вместе с пульсирующим током крови ослепительная молния ударила сверху вниз, и я почувствовала себя андерсеновской Русалочкой, когда ее рыбий хвост превращался в ноги… Только бы Поль не убирал свои губы, потому что сейчас темнота исчезла, на мои закрытые веки лились теплые лучи, а вместо двух сердец билось одно. Оно словно на качелях перелетало из его груди в мою, и этот чудесный радужный свет шел именно из нашего сердца!