Стайка королевских и хохлатых крачек с пронзительным криком стремительно налетала на волочащуюся за нашим суденышком приманку. Их ярко-оранжевые клювы резко выделялись на фоне ослепительно голубого неба. Одна крачка белой стрелой упала на кусок кефали на крючке, схватила его и устремилась с добычей ввысь. Поднявшись на двадцать футов, она туго натянула леску, и приманка вырвалась у нее из клюва. Озадаченная птица, жалобно крича «ки-ви, ки-ви», упорно повторяла свой маневр и наконец, утомленная, примостилась для отдыха на крыше рубки. Цепко держась своими длинными, тонкими черными ногами, нахохлившаяся серо-голубая птица покачивалась в такт волнам. Голова крачки была повернута вбок, глазки блестели через черную маску, увенчанную гребешком. Она глядела на нас не моргая, как будто собираясь что-то попросить.
— Она, вероятно, голодна, — произнес Майк, этот исправившийся пират, и положил кусок кефали на водолазный шлем. Прожорливая птица спрыгнула и моментально проглотила рыбу.
С этой минуты Ки-ви стала нашей пассажиркой. Она уже не отвечала на крики своей стайки, а ручку водолазного шлема использовала как насест. С Ки-ви на ручке шлем имел совершенно другой вид. Теперь он напоминал не марсианское чудовище, а средневековый рыцарский шлем с плюмажем. Таким он и остался, пока Ки-ви не улетела, а ее насест не постигло несчастье.
Когда мы бросили якорь у Маркизских отмелей — одного из немногочисленных атоллов, расположенных вне южной части Тихого океана, — уже наступил вечер и было слишком поздно опускаться под воду. Кольцо островов, заросших пальмами, окружало центральную лагуну. Из открытого моря вместе с приливом по определенным фарваторам на грязевые отмели плыла рыба. В мелких водах были видны спинные плавники акул и черные спины и серебристые бока тарпонов — огромных сельдей, лениво перекатывавшихся по протокам.
На небольшой шлюпке мы прошли по узкому проливу в центральную лагуну. Белые цапли стояли неподвижно, отражаясь в мелкой воде. Из-под густых зеленых крон манговых деревьев, как змеи, изгибались черные корни, исчезавшие в воде. Обходя эти запутанные заросли, мы увидели, как по ним пронесся какой-то кроваво-красный предмет, за ним появились еще и еще. Вскоре вся земля острова буквально кишела алыми сухопутными крабами, похожими на пауков. Их красный цвет и стремительный аллюр вызывали представление о какой-то далекой планете, где гротескного вида существа в вечном мраке ведут борьбу за существование. Вдруг они все исчезли, поглощенные сумраком болота.
Когда над молчаливыми манговыми болотами спустилась темнота, пеликаны и цапли устроились на ночь и даже ветер утих, пробудилась от дневного сна удивительная фосфоресцирующая жизнь моря. Направляя свою шлюпочку через мели, мы наблюдали шары дрейфующих огней в черной воде, которые осыпались с наших весел, подобно звездной пыли. Мы зажгли бензиновый фонарь, и ярко-белый сноп света озарил поросшее травой дно. Вне освещенного круга море глядело на нас мрачно и угрожающе. В черной темноте розовым светом горели точечки — глазки креветок, медленно проносимых мимо течением. Страшная тень серого омара-великана выползла из убежища, чтобы попастись на морской траве, и вновь скрылась в мрачные тайники берегов. Что-то с шумом пронеслось по поверхности и, оставив фосфоресцирующий след, ударилось в борт нашей лодки. Барни схватил сачок и вытащил огненный предмет. Это оказалась восемнадцатидюймовая игла-рыба — меч-рыба в миниатюре. Ослепленная светом фонаря, она со всего размаху налетела головой на нашу лодку, погрузив свой иглообразный клюв в дощатую обшивку. По своим размерам эта рыба как раз годилась на завтрак для Ки-ви. Поэтому ее бросили в лодку.
Гонимые ветром облака неслись, порой закрывая луну. Мы засыпали под ласкающий напев волн, ударявшихся о борт.
— Завтра будет ветер, — сказал Майк и накрыл наше лежавшее кучей снаряжение большим брезентом. Мы надеялись, что море не успеет разгуляться настолько, чтобы помешать нам спуститься под воду.
Когда мы проснулись, уже брезжил серый рассвет, море разбушевалось, а лицо нашего металлического спутника побелело от помета Ки-ви. По пути к рифу лодка подверглась жестокой килевой качке. Мы с трудом лавировали между фотопринадлежностями и водолазным снаряжением. Все наше имущество с грохотом каталось по скользкой палубе. Ки-ви покинула водолазный шлем, дважды облетела наше судно и, издав тоскливый прощальный крик, исчезла в облаках. Без Ки-ви шлем уже не походил на блестящий предмет рыцарских доспехов. Он только пожирал нас своим холодным глазом василиска.
Мы стали на якорь над коралловым рифом. Майк, который вообще не доверял какому бы то ни было водолазному снаряжению, неохотно держал шлем. Я приспособила телефон. Барни подлез под шлем, и мы стали его медленно спускать.
— Ой! — донеслось до меня по телефону. — Вытаскивайте меня отсюда! — Мы моментально вытащили его на поверхность. Оказалось, что зловредный шлем посадил его в гнездо колючих морских яиц. Дюжины ядовитых игл воткнулись в его босую ногу. Нога горела, как от пчелиных укусов, и была почти парализована действием яда.
— Джен, теперь он в твоем полном распоряжении, — сказал Барни.
Это напомнило мне мой первый самостоятельный полет, когда сквозь рев мотора я услышала голос инструктора:
— Я вылезаю, оставляю самолет в вашем полном распоряжении, Джен. Берите его.
Я встала на трап, Майк поднял шлем и надел его мне на плечи. Теперь я поняла, что чувствовал Синдбад-мореход, когда у него на плечах сидел козлобородый. Однако в воде шлем оказался легким и удобным. Набегавшие волны ударялись о стеклянное окошечко и исчезали в голубом тумане.
Когда впервые опускаешься в море, сердце начинает усиленно биться, кровь стучит в висках, во рту пересыхает. Шлем медленно, но верно заставляет вас погружаться. Кругом, кроме ритмического шипения насоса, не слышно ни единого звука.
Воздух под шлемом кажется разреженным и попахивает резиной, как под наркозом. Дышать трудно. Кажется, что вас сжимает какая-то непреодолимая и невидимая сила. Уши закладывает, ломит, в них отдается ваше собственное дыхание. И вы погружаетесь все глубже и глубже. Когда я коснулась дна и медленно подпрыгнула от толчка, то услышала щелчок и уши прочистились. Одновременно исчезло ощущение давления и пропал страх. Мои чувства прояснились, чтобы воспринять мир, полусвет и тишину. Я очутилась как бы в соборе, где царит тишина и куда через цветные витражи проникают слабые лучи света. Переплетающиеся ветви огромного кораллового рифа образовали готические своды на фоне покрытой рябью водной поверхности. Пурпурные морские веера медленно покачивались в такт дыханию моря. Рыбы, похожие на драгоценные каменья, проплывая через расселины кораллов, меняли расцветку. Я двигалась по песчаному дну почти без усилия. Всякое чувство ориентировки пропало: где правая сторона, где левая, что значит идти «прямо вперед»? Единственное направление, в котором я была уверена, — это «наверх», где в 25 футах над головой дно лодки виднелось ободрявшей меня густой увеличенной тенью на серебристой поверхности воды.
Вдруг я заметила, как в темной пасти рифа зашевелился силуэт, который, постепенно вырастая, превратился в голову огромной черной рыбы. Она плыла прямо на меня, открывая и закрывая пасть, достаточно большую, чтобы проглотить мою голову.
От ужаса я инстинктивно подалась назад, потеряла равновесие и скатилась с пятифутового песчаного бугра. Тут шлем как бы ожил. Он наполовину съехал с моей головы и свалился набок. Из него вырвались большие пузыри воздуха. Вода подступила мне ко рту. В панике я старалась сбросить шлем, но теперь он вцепился мне в плечи, как тот старик, о котором рассказал Синдбад-мореход. Свинцовая нога упиралась мне в шею и прижимала к песку. Я все-таки освободилась от шлема и устремилась к поверхности. Но веревочная рука обвилась вокруг моей шеи и потянула меня ко дну. Я судорожно вцепилась руками в веревку, голова выскользнула из петли, и с разрывающимися легкими я вырвалась на поверхность.