Странной фантазией обладал покойный. Все до одного сюжеты были фантастическими и насыщенными всевозможными идеями. Я смотрел на них день, ночь и еще один день. И понял автора. Это был дар такого пророчества, которое никогда не сбывается, позволяя оставить мир в покое, данном ему от сотворения. Мощь тишины, даруемой созерцанием гармоничности природных линий. Я с радостью занялся плагиатом, наконец закончив несколько своих недоделанных полотен, которые по причине того же запора идей уже давно были поставлены за печку и там обретались в ожидании худшей участи. Кто бы мог подумать? Предок мой был в своей фантазии пугающе неисчерпаем. Сначала я решил мефистофельски сжигать те рисунки и картины, идеи из которых были почерпнуты мной и воплощены в собственных полотнах. Но потом обнаружил, что всякий раз, глядя на эти старые произведения искусства, на эти картонки, покрытые потрескавшимися мазками, вижу что-то новое, не замеченное до этого. Всякий раз меня задевало какой-то новой гранью одной и той же вещи. Вещи, которую мне еще предстояло познать, но не скоро, очень не скоро. Что это за вещь? Неизвестный художник давал исчерпывающий ответ, но я не мог определить этот ответ в терминах языка. Я просто тосковал, держал листки с уникальными изображениями в руках, некоторое время раздумывал и... откладывал назад в кучу ему подобных, так и не решившись на безвозвратное аутодафе. "Успеется", - говорил джентльмен под черепушкой, но это был сущий бред, конечно же.
Так я открыл свою золотую жилу... и терзания совести. Картины мои хорошо покупались, и я ушел со старой работы, тем более, что по ночам мне хотелось спать, а не торчать в конторе, пусть даже пару раз в неделю. В доме все чаще стали появляться разные интересные личности. Пара девушек оставались на ночь; но лишь единожды - им не понравилась гробовая тишина, царящая в доме по ночам, а также отсутствие какого-либо проявления либидо с моей стороны. Больше они не появлялись. А я удивлялся себе; тому, что теперь не нуждаюсь в женской силе, без которой годом раньше не мог сделать и штриха. Мой таинственный предок, и вкупе - его картины, стали для меня источником силы. Я разбогател. Кое-кому из новых друзей по-пьяни рассказал об истоках моего "таланта". Меня не обвинили, но и не поняли. В-сущности, народу было до лампочки, что там из себя представляет мое творчество и откуда я черпаю силу и идеи. Мои картины оживляли стены городских квартир, построенных не по законам природы, и этого было достаточно. Меня благодарили в письмах и изустно. Сняли документальный фильм: оператор, режиссер, помощники лазили по дому, устанавливали лампы, спорили, командовали мной, перекладывали предметы, переставляли мебель, в-общем, черт-те что! Но никто ничего не спрашивал о месте в моем творчестве кучи старых картин и рисунков в кладовке. Я ничего и не сказал. Исправно позировал с кистью перед мольбертом. Загадочно улыбался, потел от скромности и самомнения. А по окончании съемок, проводив всю братию до грузовика, а грузовик до поворота, не вернулся в дом, а ушел в лес. Ночь прошлялся по опушкам; утром, почти неуставший, но изрядно протрезвевший от всей этой шумихи, с тишиной во взгляде, вернулся в дом. На крыльце, свернувшись калачиком, грелся уж. Почуяв меня, молнией скользнул по ступенькам и исчез в поленнице: дом встречал меня и радовался мне. Я решил, что вкупе со всей своей паскудной мелочностью не стою этой радости.