Вот так вот! Ни больше, ни меньше. Ну, дальше-то что было, мне неизвестно, потому как сам я отживал тогда последние дни в городе: предстоял мне путь далёкий, малоизведанный, на карты не нанесённый. А когда я вернулся, много лет спустя, художника уже и след простыл. Не оставил он ничего после себя, даже имени. Остались лишь записи в тетради да одна его картина в музее. А может быть, и не его картина, ибо за подписью "Неизвестный автор", а называется "Буря над озером". Красивая картина, даже мне понравилась, а я-то в живописи не дока; так, вершки сшибаю.
В общем, дом позволил этому чудику не только встретиться со странником, но более того, присутствовать при смерти оного, или, как обычно говорят у нас, уходе. Молодой человек был подготовлен. Подготовка оказалась выше всяких похвал. И в один из дней он, навьюченный мольбертом и другими рисовальными принадлежностями, мешком с провизией и пачкой наиболее пришедшихся по нраву и за день до этого специально отобранных рисунков своего предка, поминутно оглядываясь, как бы в надежде отыскать повод для того, чтобы отложить едва начатое путешествие, скрылся за холмом. А дом погрузился в задумчивость, перебирая узлы непроисшедших событий, как бы раздумывая, за какую из нитей судьбы дернуть, какую из кукол своего обширного театра марионеток потревожить на сей раз.
* * *
Вот, это было тогда, а теперь... Теперь забежим немного вперед, глянем за занавес вкрадчивыми взорами непрошеных свидетелей. Что мы там увидим:
Т. перевернул страницу, там было пусто. Летопись очередного жильца окончилась, теперь была его очередь. Он вздохнул, взял из стакана карандаш, задумчиво пожевал кончик его, поглядел в окно на тьму ночи и, пропустив пустую страницу, нацарапал большими корявыми буквами:
"...Ну что ж. Теперь, стало быть, я - очередной жилец этого дома. Один из обитателей, как принято называть нас. И первый из клана Т., удостоившийся такой чести, хвала моему хозяину. Дом я получил в наследство..."
* * *
Весело, да? Вот и я говорю, дом-то с сюрпризом. Впрочем, это всё дальние предки. От них что, кости в земле, да память в сердцах (хотя, в принципе, это тоже немало). Да вот еще потомки. Как этот, Т., которому дом вот только что, вот именно в этот момент завещали. Он, конечно, еще не знает об этом. И о тетради этой не знает, и уж тем более о духе-хранителе. Но это я его так называю, за неимением другого слова. На самом деле он и не дух вроде, ибо словами говорит, ходит в двери и даже жрёт, причем за троих, правда, совсем не то, что истинно возбуждало бы его аппетит. Может быть, это одна из воплощенных тайн древности, - дочеловеческой, той поры, когда все было не так, как сейчас, а прямо противоположно. Когда то, что ходило по земле, не должно было по ней ходить. Что, тяжело для понимания? Мне тоже. Лично в моей голове такое просто не укладывается. Ну да дух, не дух, мне все одно, я - пешка, с меня и спрос не по совести. Так вот, Т. этот есть не кто иной, как потомок того самого Т., что жил в доме при проклятом художнике, ну, при том, что плагиатом занимался. И Т. этот, то есть не этот, а тот, который предок, после ухода художника некоторое время жил в доме ОДИН. Что, торкнуло? Хе-хе. Вот и я тоже. Так вот, именно - один. И видел он такие вещи, от которых впоследствии поседел, потом свихнулся, а после и вовсе богу душу отдал. Писать-то он, конечно, не умел, но говорил зато с рассвета до заката. Впрочем, негромко говорил и ненадоедливо. И дело свое знал; ибо вести разговор, - это все, на что он был способен, так уж сотворен был. И представьте себе этого Т. одного в доме, без собеседника, без единой живой души. Хотя.., тут я могу ошибаться, и даже наверняка ошибаюсь, ибо кроме души этого Т. в наличии вполне могла быть еще одна живая душа. Хм. Да-да, именно, Т. стал говорить с домом. И дом ему... правильно! Дом стал ему отвечать. А что умел делать Т., кроме того, что говорил? Он все всегда мотал на ус. И что же он там намотал из этих разговоров? Эх, меня там не было! Знаю кое-что, да это все крохи, не дело. В-общем, рассказал ему дом ни много, ни мало - об истории мира, ну и вкупе о возникновении и развитии этого рода существ, к которым Т. принадлежал. А потом взял да и предложил Т. стать человеком. Подняться, так сказать, на одну ступеньку. Вот так с ходу в лоб ошарашил бедного парня. Именно тогда Т. и свихнулся. Поседел-то он еще ранее, когда дом с ним говорить начал. Короче, свихнулся Т. без возврата, окончательно. Это так говорят. А я думаю, что может быть он и не свихнулся, а стал... это... ну... Кто знает, что они там с домом нахимичили, - два сапога пара. Вот он и... это... того... Но предполагать можно всякое, а я говорю лишь то, что твердо знаю, поэтому не моего ума дело - предполагать! Говорят, что свихнулся, значит свихнулся! И баста - об этом! В-общем, такое дело: появился в округе после смерти того самого Т. некий молодой человек. И тоже Т. назвался. Его типа спрашивают: "А откуда ты?" Он плечами пожимает и улыбается. "А ты хоть нормальный?" - спрашивают. "Хошь - проверь!" - отвечал он самым смелым и глазами эдак блистал, не поймешь - то ли весело, то ли грозно. Но скорее и так, и так, кто на что нарвётся. Нарывались больше на второе, народ-то у нас в округе бесшабашный, крутой даже слегка. Но однажды кто-то по-доброму так спросил его (в кандачке-то дело было, это у нас вроде как кабак местный так прозывается): "А Т. вон из того дома не знавал ненароком? Он вроде был одноимец тебе?" Вот тогда паря озадачил народ. Повесил голову на грудь, погрустнел, помолчал так немало. А потом и говорит вдруг вроде никому, а так, в пространство: "Эх, батька-батька! Не радоваться б мне по тебе! Земля тебя съела, и слова ты мне не сказал попутного, ни оберега мне не сложил походного! А я тебя не знаю, да люблю. И по тебе земля велит мне кланяться всякому встречному, да не встревать в околичности, и миновать греха, а пуще всякого - жить в радости. Но болит по тебе сердце мое человеческое, кое от тебя получил, а ты - от хозяина". И помолчал так опять же неслабо. Хорошо так помолчал, сумрачно. Собеседник же его одубел слегка. А потом Т. снова улыбнулся верной своей улыбочкой, что впору тучи разгонять да мужиков пугать.