Мертва…
Только отец осмеливался произнести «мертва».
Остальные предпочитали избегать ранящей жестокости этого слова. Они используют эвфемизмы, не называя вещи своими именами, полагая, что в таком случае все произошедшее как бы не совсем реально, что так удастся хоть немного смягчить действительность.
Ушла. Куда?
Скончалась.
Изящно, но длинновато. И чересчур торжественно. Слишком официально.
На небо.
К другим!
Мертва.
Ну да, мертва!
Антоним «жива». Как природа на живописном полотне, где срезаны цветы, собраны плоды, которые сохранят свои краски только на картине художника. Как несколько ее фотографий, собранные им в альбом, который он засунул в шкаф между книгами. Как натюрморт, приколоченный к его жизни сельского доктора. И он страдает от муки, которую доставляет ему вбитый в его тело гвоздь. Зияние, которое в конце концов затянется грубым келоидным рубцом, из тех, что остаются на всю жизнь.
Поль нашел детское кресло. Разумеется, он взял самое дорогое. Максимальная надежность. Или обычный блеф производителя.
Когда они вернулись к машине, Жюли распахнула дверцу:
– Людовик еще спит, а мне хочется пи́сать. Присмотрите за ним.
Глядя ей вслед, Жером пробормотал в свою трехдневную щетину, что ему редко приходилось встречать девушку, которая вела бы себя столь вульгарно.
– Ты преувеличиваешь, ведь сам же говорил мне, что «пи́сать» – это вполне медицинский термин! – возмутился Поль.
– Тем не менее в разговорной речи это звучит вульгарно.
– Выходит, надо быть врачом, чтобы иметь право использовать его в разговорной речи, не выглядя при этом вульгарно? Может, Жюли известно, что это научный термин, означающий, что ты опорожняешь свой мочевой пузырь.
– Ты знаком со многими двадцатилетними девушками, которые разговаривают таким образом?
– У меня мало знакомых двадцатилетних девушек. И мне плевать на то, как они разговаривают. Главное, что они полны жизни. И позитивны, если хочешь.
– Ты из-за Ирэн так говоришь?
– Может быть. Лучше бы она была вульгарной, но счастливой. Я тоже хочу помочиться. Я-то хоть имею право так сказать?
– Прекрати.
– Присмотришь за малышом?
– А разве у меня есть выбор?
– Не хочешь пи́сать?
– Нет.
– Тогда у тебя нет выбора. До скорого.
Поль занял место перед женской уборной и стал поджидать Жюли, чтобы сделать ей предложение из самых непристойных.
Спустя несколько мгновений она вышла, быстро проводя рукой по волосам, – видимо, взгляд, брошенный в зеркало над умывальниками, обнаружил сбившуюся прическу.
– Заскочите в книжный отдел и, если найдете что-то интересное для себя, возьмите. Прихватите заодно какую-нибудь забавную мелочь для Людовика, дорога длинная, – сказал Поль, протягивая ей свой кошелек. – Встретимся в машине.
– А где Людовик?
– Он в хороших руках, не беспокойтесь.
– Вот именно.
– Что «вот именно»?
– Меня вот именно и беспокоят хорошие руки, о которых вы говорите.
– Не волнуйтесь, внешность обманчива во всех смыслах.
– В каких еще смыслах?
– Я знаю, о чем говорю. А теперь идите, дорога длинная, а дни становятся все короче. Мне бы хотелось приехать в Бретань до наступления темноты. Боюсь, уже не успеем, но хоть попытаемся.
Жюли не задержалась надолго возле книжных полок. Она знала, что выбрать для себя. Последний роман Фред Варгас, который она хотела взять в библиотеке, как только книга туда поступит. А Людовику она поищет сказку про фей и духов. Вроде тех, под которые она так сладко спала в детстве. Быть может, слишком сладко. Трудно расставаться с прелестными волшебными сказками, когда твердо веришь в них. А однажды утром просыпаешься и понимаешь, что жизнь не такая идиллия, как пытаются нас убедить все эти истории.
«Они сыграли свадьбу, и у них было много детей».
Ну-ну, рассказывай!
Пора бы уже найти Прекрасного принца. В тех прелестных историях женщины не растят в одиночку ребенка, не вкалывают с утра до вечера, чтобы выжить. В тех прелестных историях женщины прекрасны, мужчины сильны, они любят друг друга, и жизнь добра и великодушна к ним.
Что за чушь эти волшебные сказки…
Когда Жюли вернулась на парковку и увидела, что на том месте, где они остановились полчаса назад, машины нет, у нее свело желудок. Потому что она была совершенно уверена, что это то самое место, рядом с навесом для тележек, прямо напротив входа «В». Мысли проносились в ее голове, наверное, с такой же скоростью, с какой в воображении умирающего проходит вся его жизнь. Они уехали, увезли Люка. Конечно, мать сказала бы ей, что это безумие, но почему? Для продажи в Азию! Только не Люка! Только не ее Люка! Как она могла поверить первому встречному, как могла подумать только о своем мелком личном интересе? Несмотря на резкую боль в животе, Жюли бросилась по аллеям паркинга на поиски серого внедорожника. Это невозможно, это невозможно, это просто невероятно!