Как цвет люцерны, груди Лолы…
Я никого не знал нежней.
В борделе меж цветных огней
Я столько раз ложился с ней
Под заиканья пианолы!
Её волос густой поток
Стекал чуть ни до самых ног…
Любой и каждый, впрочем, мог
Хоть в будни с ней, хоть в воскресенье.
Она всё занята была:
Солдата своего ждала,
Копила деньги и жила
Надеждою на возвращенье.
Полно в Саарбрюкене солдат,
А к ночи — штатские спешат:
Тебе ведь, Лола, каждый рад!
Накрась ресницы — рассветало,
Ещё по рюмке, и пора…
Так глупо кончилась игра:
Однажды, в пять часов утра —
Хмельной драгун… Удар кинжала…
Всё гуще небо и мрачней.
Вот пролетел косяк гусей
Над набережною моей
(Река — темней пивной бутылки…).
Глазами я их провожал,
Их горький крик меня пронзал,
И показалось — я узнал
В нём Райнера Марию Рильке…
ЖОРЖ БРАССЕНС
383.
ЗАВЕЩАНИЕ
Я словно ива загрущу,
Когда Господь, отмерив дни,
Мне скажет, хлопнув по плечу:
— Так есть ли Я? Пойди взгляни!
Тогда поминки справлю я
По всем на свете — пей до дна! -
Ещё стоит ли та сосна,
Что мне на гроб пойти должна?
Я б на кладбище в этот раз
Кружной дорогой зашагал,
Я просачкую смертный час,
Как раньше в школе сачковал.
Пускай меня ханжа любой
Последним психом назовёт,
Пускай ворчит — я в мир иной
Отправлюсь задницей вперёд!
Но до того, как флиртовать
В аду с фантомами блядей,
Ещё подружку бы обнять,
Ещё залезть под юбку ей,
Ещё раз ей "люблю" шепнуть,
Глаз не сводя с её лица,
И хризантему протянуть:
Что ж, это — роза мертвеца!
Пусть Бог внушит моей жене,
Что я всегда был верный друг.
Чтоб уронить слезу по мне,
Ей не понадобится лук…
И лучше б муж её второй
Был точно роста моего,
Чтобы пиджак потёртый мой
Налез, не лопнув, на него.
Моё вино, мою жену
И трубку я отдать готов,
Но пусть — иначе прокляну! -
Не трогает моих котов!
Хоть был я человек не злой,
Но чуть обидит одного —
Тотчас же грозный призрак мой
Придёт преследовать его!
Вот жёлтый лист упал во прах,
И завещанье надо спеть.
Пускай напишут на дверях:
"Закрыто. Перерыв на смерть."
Зато уж от больных зубов
Меня избавит смертный сон…
Заройте без надгробных слов
В могиле братской всех времён
384.
И МЕДНЫЕ TPYБЫ
Я сторонюсь всего, что шумно и публично,
Живу себе в тени, почти что буколично,
Я славе не хочу платить собой оброк,
На лавровых венках я дрыхну как сурок.
А мне твердят кругом — раз у тебя есть имя,
То ты в большом долгу перед людьми простыми,
Чтоб славу поддержать, мол, выстави на свет
Все потроха свои и каждый свой секрет.
О, трубы
Славы стоустой!
А проку
От вас не густо…
Могу ли я забыть простую осторожность,
Хотя реклама мне охотно даст возможность
Подробно рассказать о том срыванье роз,
При коем так важна экстравагантность поз.
Но если рассказать, какие Пенелопы
Когда и где и как мне подставляли попы,
О, сколько на земле прибавится блядей,
И сколько пуль схвачу я от своих друзей!
Эксгибиционизм претит моей природе,
Болезненно стыдлив я при честном народе:
Известную деталь не видит взор ничей,
Помимо баб моих или моих врачей.
Я вовсе не хочу бить в барабаны хером,
Чтоб выбить гонорар досужим хроникерам,
Мне вовсе ни к чему искать скандальных сцен,
Как флаг перед толпой вздымая старый член.
Одна из светских дам ждала меня нередко
В своем особняке на шёлковой кушетке,
И — что rpexa таить — принёс я от неё
В известных волосах известное зверьё.
Но кто мне право дал для шума и рекламы
Так посяrать на честь прекрасной этой дамы,
Чтоб в чей-то микрофон рассказывать о ней:
Сама маркиэа Эн мне напустила вшей!
На небе ложе мне почти уже готово —
Не зря отец Дюваль своё замолвил слово.
Друг другу мы грехи привыкли отпускать —
Ему к лицу "аминь", а мне — "ебёна мать"…
Но разве стану я писать во все газеты,