Обёрточная бумага —
Измятый склон Карадага.
Здесь — три, ну, четыре шага —
До ближнего спуска в ад.
Всё гуще кофейные тени…
А Данте считал, что в Сиене!
181.
И остались лишь ямы да дым
Там, где знали меня молодым
Те, которых когда-то я знал
Молодыми…
Но вьётся канал…
Вот деревья с тяжёлой корой,
Львы в зубах держат мостик сырой,
Клёны рыжие застят окно…
Это место…
Да нет, не оно!
Где ж найти от бесследного след?
Дождь осиновых мелких монет…
Что же дам я забытым садам,
Жухлых скрюченных листьев стадам?
Сколько лет после тех двадцати
В ту же воду успел я войти!
И обидно, что мир — как вода —
Ни на миг не оставит следа.
Где ж найти от бесследного след
Среди мостиков, листьев и лет?..
Разве только те самые львы,
Шевельнувшись от криков совы…
Разве только те самые львы
Объяснят, не подняв головы,
Что читающий лев на столбе —
С книгой бронзовой лев на столбе —
Только он, этот лев на столбе,
Снизойдёт к моей медной судьбе…
Моя "переписка" с лордом Байроном.
182. Байрон:
СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ
ИЗ ФЛОРЕНЦИИ В ПИЗУ.
Дни юности нашей — вот дни нашей славы,
И славой иной не дразните меня вы:
Все лавры истории древней и новой
Не стоят листочка плюща молодого!
Гирлянды из лавров на старческом теле —
Блеск майской росы на сухом иммортеле.
Когда голова серебрится седая —
На что мне венки твои, слава пустая?
Нет, слава, клянусь, что я не был ни разу
Тебе благодарен за громкую фразу!
Лишь в милых очах я прочёл, что с тобою
Их светлой любви я действительно стою!
В лучах этих глаз вижу твой ореол я —
Тебя в них искал я, тебя в них нашёл я,
И как бы твой свет ни сиял величаво,
Я знаю: не в славе — в любви моя слава!
183. Я:
СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ
ИЗ ПИЗЫ ВО ФЛОРЕНЦИЮ
Георгию Бену
Вдоль берега катится вечер
Дорожкой в слепых камышах,
Вон Байрон мне едет навстречу,
И стансы в колёсах шуршат.
Карета разъедется с фордом,
И слуха коснутся слегка
Две строчки печального лорда,
Но так — вроде взмаха платка…
Он едет к морскому закату,
А я к тем полночным холмам,
Но он-то вернётся когда-то
К своим меловым берегам!
Мир, в общем, устроен нестрашно:
Всё правильно станет опять.
Вот разве Пизанскую башню
Обратно никак не поднять.
Но башня и Байрон, и море
Остались давно за спиной,
Холмы флорентийские вскоре
Взойдут в темноте предо мной,
Картины созвездий ковровых
Погаснут одна за другой,
И лень флорентийская снова
Нависнет над каждой строкой,
И станет сонет непригоден
Для века верлибра и тьмы,
И строки "Еврейских мелодий"
Вернутся обратно в псалмы,
И реки к истоку от устья
Вернутся (с водицей морской!),
А новые "Стансы к Августе"
Вернутся к Августе другой,
Вернётся Вергилий в нестрашный,
Сценический, дантовский ад;
И только Пизанская башня
Все падает, падает, пад…
184.
Урбино пахнет резедой. Точней —
Урбино пахнет тёплой женской ночью,
Точней — Урбино пахнет резедой…
Но это, видимо, одно и то же:
При лунном свете голубеет кожа
У женщины…
Ночь.
Городок пустой.
Столбы его холодного собора,
Нависшие над пряной резедой,
Его порталы — острой темнотой
Не в силах помешать ночному пиру
Голубизны.
Меж камнем и душой
Спор в пользу резеды легко решится:
Тяжёлый купол лунности страшится,
Последний свет всегда за резедой,
Прозрачный запах кожи голубой
Не оттеняет — оттесняет прочие…
Урбино пахнет очень женской ночью
И — тёплой синью.
То есть — резедой…
185.
КАНЦОНЕТТА
Ямщик лихой, седое время
Везёт, не слезет с облучка…
А. С. Пушкин. "Телега жизни".
Огни за стёклами вагона
Как спички чиркают в окно,