Выбрать главу

Обёрточная бумага —

Измятый склон Карадага.

Здесь — три, ну, четыре шага —

До ближнего спуска в ад.

Всё гуще кофейные тени…

А Данте считал, что в Сиене!

181.

И остались лишь ямы да дым

Там, где знали меня молодым

Те, которых когда-то я знал

Молодыми…

Но вьётся канал…

Вот деревья с тяжёлой корой,

Львы в зубах держат мостик сырой,

Клёны рыжие застят окно…

Это место…

Да нет, не оно!

Где ж найти от бесследного след?

Дождь осиновых мелких монет…

Что же дам я забытым садам,

Жухлых скрюченных листьев стадам?

Сколько лет после тех двадцати

В ту же воду успел я войти!

И обидно, что мир — как вода —

Ни на миг не оставит следа.

Где ж найти от бесследного след

Среди мостиков, листьев и лет?..

Разве только те самые львы,

Шевельнувшись от криков совы…

Разве только те самые львы

Объяснят, не подняв головы,

Что читающий лев на столбе —

С книгой бронзовой лев на столбе —

Только он, этот лев на столбе,

Снизойдёт к моей медной судьбе…

Моя "переписка" с лордом Байроном.

182. Байрон:

СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ

ИЗ ФЛОРЕНЦИИ В ПИЗУ.

Дни юности нашей — вот дни нашей славы,

И славой иной не дразните меня вы:

Все лавры истории древней и новой

Не стоят листочка плюща молодого!

Гирлянды из лавров на старческом теле —

Блеск майской росы на сухом иммортеле.

Когда голова серебрится седая —

На что мне венки твои, слава пустая?

Нет, слава, клянусь, что я не был ни разу

Тебе благодарен за громкую фразу!

Лишь в милых очах я прочёл, что с тобою

Их светлой любви я действительно стою!

В лучах этих глаз вижу твой ореол я —

Тебя в них искал я, тебя в них нашёл я,

И как бы твой свет ни сиял величаво,

Я знаю: не в славе — в любви моя слава!

183. Я:

СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ

ИЗ ПИЗЫ ВО ФЛОРЕНЦИЮ

Георгию Бену

Вдоль берега катится вечер

Дорожкой в слепых камышах,

Вон Байрон мне едет навстречу,

И стансы в колёсах шуршат.

Карета разъедется с фордом,

И слуха коснутся слегка

Две строчки печального лорда,

Но так — вроде взмаха платка…

Он едет к морскому закату,

А я к тем полночным холмам,

Но он-то вернётся когда-то

К своим меловым берегам!

Мир, в общем, устроен нестрашно:

Всё правильно станет опять.

Вот разве Пизанскую башню

Обратно никак не поднять.

Но башня и Байрон, и море

Остались давно за спиной,

Холмы флорентийские вскоре

Взойдут в темноте предо мной,

Картины созвездий ковровых

Погаснут одна за другой,

И лень флорентийская снова

Нависнет над каждой строкой,

И станет сонет непригоден

Для века верлибра и тьмы,

И строки "Еврейских мелодий"

Вернутся обратно в псалмы,

И реки к истоку от устья

Вернутся (с водицей морской!),

А новые "Стансы к Августе"

Вернутся к Августе другой,

Вернётся Вергилий в нестрашный,

Сценический, дантовский ад;

И только Пизанская башня

Все падает, падает, пад…

184.

Урбино пахнет резедой. Точней —

Урбино пахнет тёплой женской ночью,

Точней — Урбино пахнет резедой…

Но это, видимо, одно и то же:

При лунном свете голубеет кожа

У женщины…

Ночь.

Городок пустой.

Столбы его холодного собора,

Нависшие над пряной резедой,

Его порталы — острой темнотой

Не в силах помешать ночному пиру

Голубизны.

Меж камнем и душой

Спор в пользу резеды легко решится:

Тяжёлый купол лунности страшится,

Последний свет всегда за резедой,

Прозрачный запах кожи голубой

Не оттеняет — оттесняет прочие…

Урбино пахнет очень женской ночью

И — тёплой синью.

То есть — резедой…

185.

КАНЦОНЕТТА

Ямщик лихой, седое время

Везёт, не слезет с облучка…

А. С. Пушкин. "Телега жизни".

Огни за стёклами вагона

Как спички чиркают в окно,