Но зато матерьял… Так мозаик стоцветная смальта
Всё равно остаётся стеклянной хоть в мягкой ночи,
Хоть на вспышку рассвета ответив тяжёлым контральто.
3.
Расточительна живопись! С жизнеподобьем цветов
Спорит — всей простотою — фантастика графики жёсткой,
Нереальность её, невозможность, двухцветность… (и то:
Двух каналов довольно — создать феномен перекрёстка).
Что же орнаментальность ли, аргументальность ли — нам?
Почему не принять сочетание двойственных истин?
Может, чёрной лозы выкрутас по булыжным стенам
Стоит всех многоцветных, слегка подгнивающих, листьев?
232.
Эдип, ну при чём тут трагедия?
Ну и что же, что Иокаста
через двадцать лет оказалась?..
Ведь баба-то какова!!!
Надутая ветром луна взлетит
шариком жёлто-красным,
От яркого света спрячется белеющая трава…
Останься зрячим, Эдип!
Не цветаста, не разномастна
цыганская шаль в ночи: узоры бледны и легки,
Исчезла дневная тяжесть,
Исчезли тяжёлые розы,
Ночные цветы — табаки!
Белые, зеленоватые — притягивают прозрачные росы…
Так морскую пену тащит луна, запирая устье реки.
Запах ночных табаков — женский, неистребимый…
Ну, и что же, что белые —
И легчайшая пена бела!
Из пены ночных табаков луна Афродиту делает.
Какие там клумбы, Эдип! Качаются белые мимы,
их, тонких, целое море,
чтоб она по волнЮм шла…
Ну и что же, что Афродита,
Что ночью шаль не цветаста,
Что луна так легко отбеливает
розы, не нужные ей?
Ну и что же, что кажется дико,
Что тебя родила Иокаста,
Что табаки эти белы, Эдип?
Бывают ещё белей!
233.
Дождь за окном и нагие каштаны —
Чёрный орнамент по чёрному фону…
Что ж, это только эскизы, картоны
К спектаклю ночному, невесть какому:
Не пьеса — обрывки импровизаций,
Не сюжет, а невнятных конфликтов суммы,
Это орнаментом смутным толпятся
Не актёры, не куклы — эскизы костюмов.
И нет тут места ни тексту, ни теме,
Ни заднику, ни занавесу, ни плафону,
И зрители себя ощущают не теми…
Чёрный орнамент по чёрному фону.
Июль 2003 г.
234.
ЕЩЁ НА ВЕЧНУЮ ТЕМУ
Вавилонские башни, выворачивание рек,
Железяки, хвастливо заброшенные в небо,
Как выпячивал он
всё, чем был и чем не был,
Самозванный, стеклянный, не нажравшийся век!
А ещё? Ревущие аэропорты,
Дымный скрежет, пугающий зверей и людей…
В кучи свалены трибуны, скоты, цветы —
Трупный запах никчёмных, но громких идей…
…Только искры усталости из-под сомкнутых век
Освещают фейерверком уползающий в тень
Бывший век паровозов, телеграмм и других
Мимолётных вещей, потрясавших умы,
Порождавших фантастику на коротенький день —
Бывший век вранья, магнитофонов, чумы…
Но ветра — как известно — "на своя же круги":
Сдуты занавесы, и выцвел картон
Декораций.
Стал белым золочёный плафон,
Все оркестры подряд завопили не в тон,
И под них, автострадами, в никуда побрели,
Вялым строем топая, голые короли…
По карманам попряталась грандиозных событий малость,
Их чадящий факел пошипел-пошипел и погас:
Ни столетней Утопии, ни минутного Райха!
…Что ж осталось?
Что так нагло сверкает из прищуренных глаз?
Вот: реальней, чем всё, что на свете случалось —
Раскинув ляжки, смеётся Райка!
Август 2003 г., Медон
235.
Рассвет, набитый под завязку птичьими голосами,
Легко накатывался на сонный бетонный дом,
И каждая жёлтая кисточка его касаний
Одно за одним распахивала окно за окном.
И никто не верил, что на свете бывает вечер.
А если бы даже узнать по голосу
каждую из птиц,
То всё равно нищим людям ответить нечем
Этому оркестру дроздов, малиновок и синиц!
А тот,
кто облака запустил, как воздушных змеев,
Кто научил каждый листок уважать себя самого,
Наивно думал: "Ну а вдруг хоть кто-то понять сумеет
Что такое утро предназначено вовсе не для него…"
. Медон
236.
Оливковые туманы.
Неровно рассеян свет.
И ненадёжно, и странно.