Эх, пора – счастливый миг!
Замер, глядя отрешённо.
«М-да, – прокашлялся смущённо. –
Мда, ну ладно, это – было.
Но… что было – не уплыло:
нету в нас того уж пыла,
этот клич теперь – для вас!
Понял?» –
«Понял». –
«В добрый час!»
Знал Кузьмич: лишь на доверье
отрастают крыльев перья
и когда ясны все дали.
«…Изучи станок в деталях.
Обучи резец заточке.
Присмотрись к делам соседа,
что не так – спроси, разведай.
Как готов – поставим точки».
Что ж Никита – рад безмерно?
Как сказать…
Не суеверный,
всё ж «тьфу-тьфу» через плечо,
вдруг работа увлечёт?
Потихонечку, с оглядкой
чутко тронул рукоятки,
нежно так повёл резечек –
и станок завёл с ним речи,
существо совсем живое:
вот ворчит, натужно воя, –
тяжело, убавь подачу,
обороты скинь чуть-чуть,
да не так, не наудачу,
а точней узнай, в чём суть;
вот поёт, звенит! – в охотку
чистовая обработка.
Скорость вдруг на миг угасла –
в кулачках поджал деталь,
и – с шипеньем, как по маслу,
синевой струится сталь;
вот резец алмазным жалом
вьёт металла лёгкий пух;
вот державка задрожала –
эй, смотри, наловишь мух!
Для порядка (для натаски),
как и все, начал он с фаски.
Робко так сперва, сторожко,
ну потом – что в ужин ложкой!
А Кузьмич – старик-хитрец:
мельком глянет на резец,
будто так чертёж подсунет,
мельком острым взглядом клюнет –
и весь вид: мол, хата с краю.
А Никита пот стирает,
мастерство в себя вбирает.
Всё сложней, сложней детали.
Ноги словно гири стали,
и спина… не сразу прямо.
Ничего, и он упрямый,
одолеть надо резьбу!
Вспомнил деда, луг, косьбу:
как потел! Косу заносит,
нет уж сил… – коса вдруг косит! –
И резьба того же просит?..
Хо, уж смена! Вот же, чёрт,
в деле время как течёт!
«Можно, я ещё немножко?..»
И Кузьмич блуждает взглядом:
«Мне… там тоже кой-что надо».
Сел в конторке у окошка,
трёт щетину подбородка.
"Мда-а… Как сало в сковородке:
чуть прижги – пахнёт приятно.
Только – чуть прижечь, понятно…»
18
Мы потом не помним строго,
что мелькнёт на всех дорогах,
но уж юности пора –
как зарубка топора.
В память всё врезает юность:
взгляд, улыбку, смех, угрюмость.
Юность всё берёт на веру
и ни в чём не знает меры.
Молодому – молодое:
работнуть, так норму вдвое,
погулять, так уж запоем,
спать, так хоть пали над ухом –
ни пера им и ни пуха,
молодцам и молодухам!
«Вот, – сказал себе Никита, –
где собака та зарыта!»
Захватило, понесло
чудо-юдо ремесло.
Словно коней под уздцы,
взял станок свой за резцы,
показал-провёл по кругу,
подтянул ремень-подпругу,
молча гикнул: ну-ка, черти!
И – забылся в круговерти.
Ночь ли, день, число какое,
холод-жар, остро-тупое –
гей! – несётся колесница.
Колеса мелькают спицы,
всё быстрей, быстрей разгон.
Цех, станки кружатся, лица,
и душа поёт-резвится,
и в ушах весенний звон.
И сверкает круг под лампой,
слились спицы в светлый диск.
Брызжет искрами таланта
разудалый русский риск.
Круто вьёт спирали стружка,
стынет грани чёткий рез.
А вокруг друзья, подружки,
взгляды, шутки, интерес.
Жжёт печёною картошкой –
перебрось! – в руках деталь.
И пахнёт дымком немножко,
горьковатым маслом сталь.
Вдоль тугой точёной глади
чуть дрожит дорожка-блеск…
Вот со лба откинул пряди,
и в глазах зарницы всплеск.
Вот он брови свёл упрямо,
молоточки бьют в висок…
В жизни к цели – только прямо.
Прямо! Не наискосок.