одолев все перегрузки,
взвился в космос парень русский.
Оглядел приволье Мира –
пой, звени, Победы лира:
мир просторен! мир чудесен!
Мир борьбы суров и тесен.
Шёл к концу двадцатый век.
Полосато-эстафетный,
гонкой ядерно-ракетной
завершал он ярый бег.
Брал разгон, был полон веры
в бытовые полимеры.
Первый век рабочей эры.
Всё делилось: мы – они.
Словно в сутках дни и ночи.
Мир светлей – длиннее дни,
и мрачней, когда короче.
Был тот мир солдатом прочен.
Наш Никита – тот солдат.
Много в жизни всяких дат.
Жизнь плетёт узлы стыковок
(крепче в струйных сквозняках
сталь булатного покова):
сколько? – возраст паренька;
сколь тебе уж? – стариково;
ты с какого? ты – с какого? –
то солдат наверняка.
Тяжело в костях до хруста
было старое рекрутство.
Молодёжь теперь «поёт» –
поскорей отбыть своё.
Не служить – сейчас уж, братцы,
если в схеме разобраться,
как бы фаз не занулить.
Быть мальчишкой – не подраться.
Воду пить – и не пролить.
И мужчины до кончины
вспоминают службы соль:
есть ли, нет тому причины,
дан приказ – бегом изволь!..
31
Где-то там, в степи, сайгак!..
И пошла – тайга, тайга.
Мчится поезд, рвётся скорый,
встреч под стуки колеса,
перелески, косогоры,
реки, всхолмья, вдаль – леса.
Смолкли споры-разговоры:
так пахнуло давним, прежним!
Здравствуй, русское безбрежье,
сердцу милая краса!
Вьётся змейкой путь-дорога
по долинам между гор.
Красотой картинно-строгой
провожает чистый бор…
Мимо – сопки с парусами
(колорит сибирских сцен),
тараканьими усами
ходят прутики антенн…
Поезд нудно, без умолку
всё стукочет день и ночь.
Чуть потряхивает полку,
вязко, тягостно, ну в точь
мух сгоняет лошадь с холки…
На байкальском перегоне
омуль вяленый, с душком.
Наважденье слюнки гонит,
чуден омуль с «посошком»!..
По лесистой вдаль низине
пни просеки, дробный ряд,
неба полог серо-синий.
Там потомки Соломона
со времён не так уж оно
жизнь колхозную творят?
(Может, всё же их «призванье»
сохранилось лишь в названьях?)
Песен памятные были
(образ в сердце омедни!) –
просто сопка – а тут были
Волочаевские дни!..
Юность строго брови хмурит
(сгинь, усишек золотцо!) –
Комсомольский-на-Амуре!
Славный подвиг – зов отцов…
Здесь отцы и деды бились!
Поколений судьбы свились,
словно лес в клубке лиан.
Виснет в небе грузный «Ан»,
тучки бродят к непогоде.
Перевал…
Остановились.
К р а й Р о с с и и.
О к е а н!
Вот откуда солнце всходит!..
Поезд к станции подходит,
паровоз в клубах паров.
Сыпанули, как горох.
И от дождичка – под тент.
Офицер-интеллигент
(странно как-то даже видеть,
чтоб военных не обидеть:
без погон и без фуражки –
что учитель первоклашки) –
чернь морской красивой формы.
Речь сказал в пределах нормы,
пожелал хорошей службы…
(На село такого б, в глушь бы,
ох, любой девчонке б муж был!)
«Становись!» – стегнул командой
хмурый главный старшина.
(Видно, в детстве срезал гланды?
Иль разгон дала жена?)
«Шагом – марш!.»
Отныне это –
вся гражданка песней спетой
на четыре, брат, годка
будет звать издалека.
Это будет. А пока
«Р-разойдись!» – зовёт казарма.
Двухэтажных коек ряд
(при тревогах, говорят,
этажи, как душ, бодрят).
Старшина за командарма
(он же мать, и он – отец,
статный бравый молодец):
«Час – на обмундированье!»
Подкрутил завод часов,
тронул кончики усов.