Однако Мануэлю с помощью того же Мирамона удалось освободить страну самым хитроумным способом. Дело в том, что он «должным образом родился в пещере примерно во время зимнего солнцестояния [23 декабря 1213 года] от матери-девственницы и отца, который был не человеком», а богом (морским; впоследствии Мануэль его убьет). Он «должным образом странствовал с места на место, принося людям мудрость и святость» (наглым обманом), творил чудеса (такими же средствами) и даже в некотором роде боролся с силами тьмы. Имя же Мануэля происходит от еврейского «Эммануил» («С нами Бог»): так евангелист называет Христа (Мф. 1:23).
Мануэль со всех сторон был годен для роли Спасителя Пуатема – оставалось только пройти некую неприятную процедуру, которая не описана в романе прямо, но вполне очевидно, что это – распятие и воскресение на третий день.
И так, войдя в образ полностью, Мануэль добился победы и спас страну, коей и стал править, а когда за ним пришел Дедушка Смерть (свидетелем чего стал лживый мальчишка по имени Юрген), Мануэль, перейдя Лету и утратив память о земной жизни, оказался на берегу того самого пруда, где началась его история и где ему суждено снова и снова трудиться над собственным образом, «пока фигура не станет соответствовать [его] помыслам и [его] желанию».
Только перечитывая книгу и замечая мелкие детали, мы понимаем, что она описывает отнюдь не первый «виток» жизни Мануэля. А дочитав «Биографию», видим, что она описывает огромное кольцо, возвращаясь к той же точке – Мануэлю, создателю образов.
Ибо, рассказав о паладинах Мануэля («Серебряный Жеребец», 1926) и удивительной судьбе поэта-ростовщика Юргена (одноименный роман), Кэбелл обращается к судьбе потомков Мануэля (в том числе – королям Англии: Элеонора Прованская родила Эдуарда III от Мануэля, а не Генриха III). Двадцать два поколения де ла Форэ, де Пизанжей, Оллонби, Масгрейвов, Булмеров пересекаются, сталкиваются и странствуют по Земле, пока основные ветви рода не сходятся в виргинском городе Личфилде. Чем дальше уходит повествование от Пуатема, тем меньше в нем становится магии, но время от времени она вспыхивает снова, когда потомки Спасителя обращаются к легендарному прошлому своего рода.
А ведь кроме детей плоти, у Мануэля были и дети его духа – оживленные магией десять глиняных фигур, «создателей образов». «…Они извлекают из себя самое лучшее, чтобы наполнить им свои образы, а это лишает их добродетелей. Но [оно]… продолжает жить, тогда как самое лучшее, что есть в других людях, погибает вместе с ними где-нибудь на поле брани, на постели или на виселице». Создатели образов – это, разумеется, великие писатели, так что именно Мануэль породил Шекспира, Александра Поупа, Шеридана… и личфилдского романиста Джона Чартериса (во многом – альтер эго Кэбелла).
Потомком Мануэля оказывается и еще одна личфилдская знаменитость – писатель Феликс Кеннастон, который однажды…
И тут, на пороге «Соли шутки» мы ненадолго остановимся: потому что не только история, но и космология мира Мануэля весьма примечательна.
Герцог Хаоса Тупан (божество индейцев Южной Америки)«во времена Предков… сделал все таким, какое оно было. Потом из Идалира [божественный чертог в скандинавской мифологии]появился Кощей Бессмертный, отобрал власть у Тупана и сделал все таким, какое оно есть сейчас». Следовательно, он «тоже, по-своему, художник», и когда пробудившийся Тупан начал уничтожать своим взором миры, Кощей был более всего раздосадован тем, что делалось это в неучтивом молчании:«Осмотрев мои произведения, этот малый вполне мог бы сказать что-нибудь разумное. Никто не против честной критики».
Впрочем, Кощей уже давно не интересуется делами Земли с должной регулярностью. Примерно на рубеже XII и XIII веков ему пришлось, правда, ввести некое исправление в давний проект. Наконец-то умер первый человек, достойный рая и верующий в это (ибо у Кэбелла каждый получает по вере своей); и так, бабушка Юргена, явившись на тот свет, потребовала, чтобы посмертие было устроено именно так, как она его представляет. Кощею из вежливости пришлось создавать небеса и преисподнюю, а заодно и Яхве, который отныне существует с начала времен.
На страницах «Биографии» часто появляется некий Горвендил – сюзерен Мануэля, о котором тот так ничего и не разузнал, «хотя позднее у Мануэля должны были возникнуть жуткие подозрения». Подозрения неминуемо возникают и у читателя, наблюдающего за вечно молодым Горвендилом. И небеспочвенно: самый загадочный персонаж «Биографии», как впоследствии пояснял Кэбелл, – не кто иной, как Автор,«эксцентричный демиург, который, импровизируя, творит всё и за всем присматривает, не побуждаемый ничем, кроме собственной эстетической прихоти». Но Горвендил, окруженный собственными созданиями-куклами, подозревает, что сам он может оказаться плодом чьего-то воображения и соль шутки состоит в том, что его родная страна – столь же вымышлена, как и замок Концисторий.