Но в раннем словаре квэнья находятся слова, которых эльфы точно не знали; зато нетрудно понять, откуда они взялись. Томпо-томпо – «шум барабанов или пушек»; Калимбан – «Варварство, Германия» (скорее всего, отсылка к шекспировскому Калибану); калимбо – «дикарь, нецивилизованный человек – великан, чудовище, тролль», калимбарди – «немцы». Не забудем при этом, что семейство Толкин – выходцы из Германии; писатель об этом прекрасно помнил и «привык гордиться своей немецкой фамилией»[161], даже во время мировых войн.
«Калимбарди» вошли маршем на эльфийские земли как раз после того, как младшего лейтенанта Дж. Р.Р.Толкина отослали во Францию и он в составе 11-го батальона полка ланкаширских стрелков в качестве связиста принял участие в чудовищной битве на Сомме. (К этому времени сборник стихов «Трубы Фаэри» был предложен издательству «Сиджвик и Джексон» – и отвергнут.) Толкин не надеялся выжить, но понимал, что, если уцелеет, обретенный опыт будет бесценным.
Время от времени выдавались передышки – относительные. В августе 1916 года Толкин обедал в пикардийском городке Бузенкур с двумя другими оксфордцами; один из них по случаю подарил ему поэму Уильяма Морриса «Рай земной». Посиделки закончились германским обстрелом; а книга великого прерафаэлита послужила образцом для построения структуры «Книги Утраченных Сказаний», над которой Толкин начал работать в конце 1916 года, вернувшись в Англию с «окопной лихорадкой».
И не случайно первым из сказаний была повесть о падении Гондолина: мир Толкина начинается с войны.
Как и в поэме Морриса, морестранник прибывает на далекий западный остров и выслушивает удивительные истории. Они знакомы всем, кто читал «Сильмариллион», – и все-таки не вполне знакомы. Здесь – сотворение мира, пробуждение эльфов, создание сияющих камней, Сильмарилей, и война за них, и великие герои Первой Эпохи – Берен (эльф, а не человек!), Турин, Туор, Эарендэль… не «Эарендиль», да и эпоха – не первая, а пока что единственная. Шесть с половиной тысяч лет до чаепития в норе господина Бэггинса не заполнены ничем – они попросту не существуют.
«Выяснение» всегда было главным методом Толкина-филолога и Толкина-писателя. Он очищал миф, как статую – от «лишнего» мрамора. Яркий, живой образ являлся ему мгновенно, – а вот его смысл и связи могли долго оставаться неясными. (Достаточно сказать, что в черновике «Властелина Колец» Черный Всадник, преследовавший хоббитов, оказывался Гэндальфом, а роль Арагорна исполнял хоббит по прозвищу Ходяга.) Поэтому и Валары в «Книге Утраченных Сказаний» куда ближе к языческим богам, чем к ангелам; и Великого Врага они пленяют обманом в духе скандинавского Локи; изгнан же Враг из мира следующим образом: боги срубили огромную сосну, на верхушку которой он взобрался, и теперь Мелько «восседает вовне, грызя ногти и вглядываясь в мир с гневом…». Даже эльфы – не только грозные витязи, но и крохотные создания; вместе с Валарами в мир пришли малые духи, обитатели цветов и милых домиков (о которых Толкин впоследствии будет говорить с таким презрением) – «брауни, феи, пикси, лепреконы и другие, что не имеют имен, ибо число их весьма велико».
Основа же «выяснения» – реконструкция. Почти все элементы толкинской мифологии знакомы читателю, но обретают новую достоверность: писатель являет нам их прообразы, некую протомифологию, из которой произросли остальные, подобно тому, как в европейских языках нет-нет, да и обнаружатся древние эльфийские корни. Реконструкция (вымышленной) реальности осуществляется на всех уровнях текста – от лексического до сюжетного. С какой же целью?
Здесь нужно процитировать знаменитый, известный всем ценителям Толкина фрагмент из письма 1951 года – без него не обойтись:
«…Меня с самых юных лет огорчала нищета моей любимой родины: у нее нет собственных преданий (связанных с ее языком и почвой), во всяком случае того качества, что я искал и находил (в качестве составляющей части) в легендах других земель… Я задумал создать цикл более-менее связанных между собою легенд – от преданий глобального, космогонического масштаба до романтической волшебной сказки; так, чтобы более значительные основывались на меньших в соприкосновении своем с землей, а меньшие обретали великолепие на столь обширном фоне; цикл, который я мог бы посвятить просто стране моей, Англии… Одни легенды я бы представил полностью, но многие наметил бы только схематически, как часть общего замысла. Циклы должны быть объединены в некое грандиозное целое – и, однако, оставлять место для других умов и рук, для которых орудиями являются краски, музыка, драма. Вот абсурд!».