А если вспомнить о том, что Анодоса преследует его собственная Тень; если упомянуть, что кульминация книги – поединок героя с неким волкоподобным чудовищем… к именам Честертона и Толкина придется добавить Урсулу Ле Гуин и Михаэля Энде. Понятно, что Тень в «Волшебнике Земноморья» возникла из учения К. Г. Юнга, а Гморг в «Бесконечной истории» – классический фольклорный персонаж… но Макдональд-то был первым!
«Лилит» написана сложнее и, после первых глав, более цельно. Но самый знаменитый образ романа возникает именно на его первых страницах. Чудесная библиотека вскользь появлялась в «Фантастес», но теперь она становится центром дома и порталом в иные миры.
«Есть такие места, куда можно только войти, есть другие, откуда можно только выйти. Но то единственное место (если вам посчастливится его найти), куда вы сможете входить и откуда сможете выйти, – это дом».
«Существует куда больше миров и дверей, ведущих в эти миры, чем вы могли бы представить себе даже за сотню лет».
«Ведь все двери, которые вам до сих пор приходилось видеть – а их, кстати, было совсем немного, – вели вовнутрь. А на этот раз вы наткнулись на ту, что ведёт наружу. Наверное, вам покажется странным… чем больше встречается дверей, ведущих наружу, тем глубже проникаешь внутрь».
The strange thing to you will be, that the more doors you go out of, the farther you get in!..
Этим словам предстояла долгая и счастливая жизнь. Их подхватит Льюис в «Последней битве», седьмой из Хроник Нарнии: «Чем выше и глубже идешь, тем большим всё становится» («The further up and further in you go, the bigger everything gets»). Затем дом Макдональдса обернется усадьбой Эджвуд в «Маленьком, большом» Джона Краули: «Чем дальше продвигаешься, тем больше оно становится» («The further in you go, the bigger it gets»)… Что – «оно»? Всё – от дома до мира, так что немудрено заблудиться: «Рано падает вечер, а с ним – забвение: какой путь ведет внутрь, какой наружу?» И наконец, совсем недавно всё ту же фразу Макдональда Джеймс Стоддард взял эпиграфом к роману «Высокий Дом» – переплетению образов пред-толкиновской фэнтези.
О «Лилит» приходится говорить «с конца»: рассказчик, мистер Вейн, далеко не сразу понимает, что происходит. Библиотекарь, он же ворон, он же мистер Ворон, он же священник – не какой-нибудь эльф или волшебник. Это сам Адам, искупленный, ведущий своих бесчисленных детей к «пробуждению в смерть», то есть в жизнь вечную. Его жена – Ева. А прекрасная женщина, по неведению спасенная Вейном, – она же вампир, она же пятнистая пантера, – Лилит, первая жена Адама.
В этом романе, в отличие от «Фантастес», есть «точка сборки», пункт, в котором обретают смысл – смысл сюжетный, а не только аллегорический, – все события и образы книги. Племя детей, которые живут без взрослых и прячутся от великанов (а некоторые из них и сами становятся злыми и тупыми великанами – необратимо), – не просто образ счастливой младости, на смену которой приходит унылая взрослая жизнь. Мало хорошего в том, что дети живут, не зная страданий: это значит, что они не могут вырасти по-настоящему. А предводительница детей, Лона, – дочь Лилит, которой суждено погубить свою мать, и поэтому пятнистая пантера неустанно рыщет за детьми страшного города Булика (местный Содом-и-Гоморра)…
«Лилит» – книга своего времени. Но даже в конце XIX века она казалась некоторым анахронизмом (издана в один год с «Книгой Джунглей»): так уже и еще не писали. И все-таки Макдональду удалось прорваться в ХХ век. Не только благодаря гротескным, подчас сюрреалистическим образам («За два-три шага от меня из земли начал медленно выползать огромный червь; его голова напоминала голову белого медведя, а багровую шею украшала косматая белая грива»… «По всему лесу грудами валялись человеческие и конские черепа; они хрустели и ломались под ногами живых скелетов, продолжавших биться»…). Главное в романе: Макдональд показал ужас существования человека, который, говоря пушкинскими словами, для себя лишь хочет воли.
«Это же самый настоящий ад – бродить в одиночку, в неприкаянном, совершенно отдельном существовании, никогда не выходя за пределы собственной души, никогда не впуская в неё другую жизнь, судорожно цепляясь за путы своей драгоценной и жалкой неповторимости, вечно оставаясь пленником в темнице собственного «я»!»