И это судьба Лилит. Извращенная свобода – это ад, «в одиночку человек представляет собой лишь некий намек на будущего человека, живую нужду, а значит, и живую возможность», и когда Лилит восклицает: «Я не позволю никому другому творить меня!» – это не апофеоз свободы, а невозможность выхода из тюремных стен. Самое страшное для Лилит – лицезреть образ себя-возможной, той, от которой она сама отказалась и отреклась.
Исцеление мучительно – и не только для Лилит, но и для мистера Вейна, обычного человека, скорее хорошего, чем дурного. «Только сейчас я осознал, как это ужасно, проснуться посреди вселенной; теперь я проснулся и ничего не мог с этим поделать». Но исцеление возможно: Адам и Ева искупили первородный грех, и «стенающий и страждущий мир стал огромной детской, где подрастают сыновья и дочери нашего Отца».
Почти все эти цитаты – из последних глав романа. Кому-то они покажутся нравоучительным довеском к приключениям мистера Вейна в сказочной стране, но думать так – значит не понимать ни Макдональда, ни тех, кто пришел ему на смену, прежде всего – Честертона. Современные читатели (не все, но многие) боятся того, что они называют «пафосом», отчего-то полагают, что циничные излияния более допустимы в литературе, чем проповедь – и даже не проповедь, а простое утверждение простых принципов. Рассуждения «старого софиста» Воланда о том, что зло и тени так же необходимы, как и добро, кажутся более убедительными, чем слова Макдональда: «Тьма не ведает света, как не ведает и самой себя; лишь свет способен познать и себя, и тьму. Только один всеблагой Бог ненавидит зло и понимает его». С философской точки зрения обе позиции равно недоказуемы, с моральной – первая более чем сомнительна и более чем удобна для современной гедонистической цивилизации. И Макдональд не дает об этом забыть.
Автор «Фантастес» и «Лилит» принадлежит к числу тех авторов, книги которых замечательны не столько сами по себе (я глубоко убежден, что Макдональд – писатель довольно слабый), сколько тем, какой резонанс они вызывают в душах некоторых – и даже многих – читателей. Люди, сами того не зная, ищут в литературе нечто; не находя, сами становятся создателями, и тогда на свет появляются «Муми-тролли» и «Властелин Колец», «Обитатели Холмов» и «Маленький, большой» (называю только безусловные шедевры). Но если читатели остаются читателями – они зачастую радуются, когда находят хотя бы некое подобие того, что искали (даже если это подобие – Ричард Бах или Пауло Коэльо). Они достраивают недостающее, закрывают глаза на бессвязность событий и навязчивый аллегоризм. Они ценят то зерно, которое действительно есть в этих книгах – и которое «принесет много плода». И если плодами дерева, которое посадил Макдональд, стали книги Толкина и Льюиса, – это уже немало.
Читая лекцию о волшебных историях (где есть замечательные слова: «Господь – отец людей, ангелов и эльфов»), Толкин развивал мысли, которые Макдональд высказал в статье «Воображение: его функции и культура» (1867) и особенно – в «Лилит»:
«Да, человек видит сны и вожделеет, а Бог вынашивает Свои замыслы, волей Своей выводит их на свет и вдыхает в них жизнь. Если человек сам придумывает себе видения, в конце концов, сны его посмеются над ним. Но если грезы и мечтания даны ему Другим, этот Другой волен воплотить и осуществить их, все до единой».
_____________________
11. Возвращение короля
И подхватили те, что на холмах,
«Вернулся – трижды краше, чем был встарь».
И отозвались голоса с земли:
«Вернулся с благом, и вражде – конец».
Тут зазвонили сто колоколов,
И я проснулся – слыша наяву
Рождественский церковный перезвон.
Альфред Теннисон. «Morte D’Arthur»
(пер. С. Лихачевой).
«Нелегко будет найти более поразительный пример нерушимости истинной красоты, чем литературное воскрешение Короля Артура и его Рыцарей после многовекового погребения на Авалоне забвения», – такими цветистыми словами критик середины XIX века начал рецензию на очередную поэму, посвященную Гвиневере. 1858 год – а ведь еще за четверть века до того само слово «очередной» применительно к вариациям на артуровские темы прозвучало бы странно.