И солнце достигло полудня, и вот закатилось оно.
Три короля, три гунна, вышли против меня,
Хитрые, умные в битве, каждый сильней коня…
(пер. С. Лихачевой)
Очень знакомо, не так ли? И это – изобретение Морриса.
Поэт был знатоком древнескандинавской литературы, переводчиком «Саги о Вёльсунгах» и «Саги о Греттире» – и большим поклонником «северного духа». Киплинг до конца дней запомнил случай из своего детства: они с кузиной играли в доме «дяди Неда» (Бёрн-Джонса), когда в комнату вбежал «дядя Топси» и, усевшись на лошадку-качалку, принялся рассказывать длинную и страшную историю о человеке, которому являлись дурные сны. Много позже Киплинг понял, что это была «Сага о Ньяле», которую Моррис только что прочел и жаждал поделиться ею хоть с кем-нибудь. (Непосредственность всегда отличала Морриса: изготавливая старинные доспехи, он радостно их примерял, с лязгом приплясывал в них и даже садился в них за обеденный стол.)
Поэтическая форма и пересказ старых повестей новыми словесами начали стеснять Морриса: его романы 1880-90-х годов примечательны всё большим отходом от «истории» к «мифопоэтике»[65]. После выхода «Сказание о доме Вольфингов» (1888) некий профессор обратился к Моррису за дополнительными подробностями о жизни готских кланов Чети; роман «Колодец на Краю Мира» (1892) известный писатель и редактор Лин Картер назвал первым произведением фэнтези в современном смысле слова – первой книгой, действие которой происходит во «вторичном мире» (термин Толкина), никак не связанном с нашим.
Но почему же к нашему жанру относят и ранние, условно-исторические романы Морриса – «Вольфингов», «Корни Горы» (1889) и «Повесть о Сверкающей Равнине» (1890)? Проще всего ответить – потому, что в первом романе действуют сверхъестественные существа (неземная дева, зловредный гном) и присутствуют чудесные артефакты (например, кольчуга, дарующая неуязвимость); а в «Сверкающей Равнине» действие с легкостью переносится из северных земель в волшебные страны. Но дело не только во внешних признаках жанра. Что восхищало в романах Морриса современников и потомков – так это небывалая даже для английской литературы, породившей Вальтера Скотта, плотность и достоверность изображенной истории.
Лучше всего об этом сказал К. С. Льюис: «Повестям Морриса придает мрачную убедительность не что иное, как их безусловность. В других книгах имеются только декорации, у Морриса – география. Он не забоится об «изображении» пейзажей: ему достаточно рассказать вам о расположении земель, и вы сами нарисуете картину в воображении. Читателю, взращенному на ботанических и энтомологических тонкостях современной прозы, такой подход сперва кажется невыразительным и холодным, но тут же возникает чувство свежести и простора. В литературе нет гор, столь же отдаленных, как далекие горы Морриса. Мир его воображения так же пронизан ветром, так же осязаем, звучен и объемен, как миры Скотта и Гомера».
Пример из «Дома Вольфингов», выбранный буквально наугад:
«…Настало утро, и рать Порубежья проснулась по сторонам реки; позавтракав, воители быстро построились и продолжили путь. Войско теперь еще более растянулось, ибо расстояние между водой и лесом снова уменьшилось, и пройти рядом могли только десять мужей, а смотрящему вперед казалось, что чаща поглощает и реку и дорогу. Но ратники торопились вперед с радостью в сердце, ибо их ждали новые встречи с соплеменниками, а картина будущей битвы становилась все более ясной для их глаз…
Так шли они вперед, но вот лес широко расступился перед ними, образуя другую поляну, чем-то похожую на Среднюю Марку. Каменистые берега тоже как бы раздвинулись, и между ними появились островки, увенчанные ивой и ольхою, или же в середине своей заросшие осиной…» (пер. С. Лихачевой).
Стиль Морриса намеренно архаизирован – до такой степени, что к современным изданиям иногда прилагаются словарики редких и устарелых слов; критик же XIX века давал писателю издевательские наставления: «Ибо воистину подобает, чтобы всяк говорил на собственном своем наречии, а не на чуждом ему, как, впрочем, и всякому другому»[66]. Неудивительно, что неразрывно связанные языко- и миротворчество Морриса лучше всего оценили филологи Льюис и Толкин. Первый написал настоящую апологию Морриса, второй же… Толкин купил «Вольфингов» весной 1914 года, всего за несколько месяцев до создания первого из текстов собственной мифологии; первый его прозаический опыт, пересказ истории Куллерво из «Калевалы», возник как подражание «Вольфингам». «Книга Утраченных Сказаний», первый вариант будущего «Сильмариллиона», написана под сильнейшим стилистическим влиянием Морриса; в архиве Толкина сохранился рисунок на темы старшего писателя; действие «Вольфингов» происходит в Мирквуде, Лихолесье, да и моррисовы готы – явная родня роханцам…
65
Если Моррис как художник, архитектор, дизайнер, социалист известен у нас сравнительно неплохо, то Моррис-писатель – почти не знаком и почти не изучен. Из семи его «фэнтезийных» романов переведены три; единственная известная мне специальная работа – замечательная статья С. Лихачевой (см. предыдущее примечание).