Утром восьмого дня молчаливый слуга, беспардонно трясущий ее за плечо, не показал как обычно на стол с тарелкой, а жестом указал следовать за ним. Аурелия уже привыкла к молчанию в этих стенах и больше не пыталась выяснить у слуг, куда же она попала, все вопросы она решила оставить для разговора с неприветливым хозяином замка. Серые мрачные путаные коридоры не собирались заканчиваться, скучающим взглядом она скользила по стенам, на которых не было ничего цепляющего взгляд. Такая же серая фигура слуги безлико и бесшумно скользила впереди, неся перед собой факел – единственную искорку настоящей жизни в безжизненных лабиринтах.
Монотонное движение окончилось у неприметной боковой двери, за которой оказался просторный зал с горящим камином. Мысль о тепле, по которому девушка уже успела соскучиться, повела Аурелию как раз к его очагу, даже не удостоив взглядом окружающую обстановку. Молчаливый слуга исчез, беззвучно прикрыв за собой массивную резную дверь. Девушка подошла к огню и протянула руки вперед. Она даже не поняла сначала, что не так. Лишь позже она ощутила вместо обжигающего жара покалывающую прохладу, которая превращалась в колючий холод и затягивала девушку, лишая способности вырвать свои руки из холодных объятий… Этот холод перенес девушку на поляну… холодную, заснеженную залитую солнечным светом… в центре которой находился потрясающей красоты водопад…
Аурелия провела в замке палача еще три недели. За это время она узнала, что зовут его Борг, что эмоции его выдают только меняющие цвет глаза, что он любит молчать и особенно ценит тишину во время трапезы, которую они стали проводить вдвоем, наслаждаясь каждым оттенком вкуса кем-то заботливо приготовленных блюд. Впрочем, ни одно из произведений кулинарии не напоминало ту безвкусную кашу, которую девушке подавали в начале пребывания здесь. Вот и сейчас они сидели за столом в полной тишине, огоньки свечей подрагивали, рождая едва уловимое потрескивание, отдаленно напоминающие о своей истинной силе, и рисуя на стенах причудливые узоры. Огонь в камине шипел белым чистым пламенем. Холодные каменные стены хранили эхо отдаленных событий, оттенки которых Аурелия уже научилась улавливать, но не всегда могла их понять, а когда все же распознавала, не всегда они ей нравились.
– А где мои черепа?
– Твои… что?
– Ну… Металлические шарики, которые стали черепами, а затем – каменными табличками!
– Ты бы уже определилась, черепа или таблички?
– Ты надо мной насмехаешься?
– А какого цвета у меня сейчас глаза?
– Золотистого. Светлого.
– На что похож этот цвет?
– На смех!
– А какого цвета насмешка?
– Золотистого с красными и зелеными вспышками!
– Тогда ответь мне, я смеюсь или насмехаюсь?
Такая форма диалога немного смущала девушку, ей постоянно приходилось всматриваться в глаза палача, и она часто видела там нечто такое, что не могла объяснить, оттенок чего-то спрятанного, затертого, но бесконечно важного, чего-то, что является основной составляющей его сущности. Впрочем, долго Аурелия об этом старалась не думать, потому что вслед за этим ощущением начиналось бесконечное падение в такую чужую бездну неизученного мира палача.
Разговаривали они очень редко не только за столом, если бы Борг не считал необходимым объяснять Аурелии устройство окружающего мира, то, наверное, она не дождалась бы ответа ни на один свой вопрос. Впрочем, полученные ответы тоже редко удовлетворяли любопытство девушки, хотя и значительно увеличивали ее понимание действующих законов. О мире, из которого Аурелия прибыла, Борг вообще ничего не спрашивал. Все его вопросы касались только проверки того, поняла ли девушка рассказанное им ранее. Иногда ей хотелось поделиться своими мыслями, своими воспоминаниями, своими снами, наконец, всем тем, из чего состояла ее обычная действительность. Но он ни разу ее ни о чем не спросил. Аурелия вспомнила когда-то прочитанную статью о некоем феномене – душевной привязанности, которая возникала у узника к своему тюремщику. Она уже не помнила, чем это объясняли специалисты. Возможно – необходимостью любого живого существа эту самую привязанность к кому-то испытывать и за неимением других кандидатов, направляющих ее на своего тюремщика. Может быть, объяснение было совсем другое. «Интересно, – подумала, почему то Аурелия, – сами тюремщики начинали ли испытывать нечто подобное к своим пленникам?».