– Ты внешне выглядишь слишком строгим, но у тебя добрые глаза. Очевидно, ты раним и слегка закомплексован. Наверно, тебе всегда не хватало внутренней свободы.
– Где ты нашла столько информации обо мне?
– Я нашла момент, когда вы с женой разглядывали семейный альбом. Кстати, там были весьма откровенные фотографии.
– И что?!
– Могу сказать, что теперь я сменила твой образ на настоящий, правда, без костюма, – рассмеялась Эмми, – остальные детали – маленький девичий секрет.
– Противная девчонка, так вот зачем ты хотела объединить память, я-то считал, что могу довериться тебе, – наигранно проворчал я.
– Клянусь, что не буду размножать и развешивать в Эфире твоё изображение.
– Договорились. Так с чего ты решила, что я хороший?
– Странно, но я не нашла ни одного воспоминания, которое бы подтвердило обратное. Может быть, ты хранишь их в тайнике, а может, стёр, чтоб не мучиться. Предпочитаю остановиться на отсутствии доказательств наличия твоей тёмной половины. Мне так комфортнее.
– В свою очередь я не искал компромат, но считаю тебя кладезем добродетелей и добавлю, что путешествие по закоулкам твоей памяти привязало меня к тебе сильнее, чем возможное совместное проживание в течение нескольких лет, – парировал я.
– Хи-хи, я стала дорога тебе как память? Уж не хочешь ли ты расстаться со мной?
– Даже не мечтай, – уже сурово сказал я, – довольно шуток и стёба. Нам нужно серьёзно о многом поговорить.
– Только один вопрос. Можно? – взволнованным тоном сказала Эмми.
– Да?
– Ты видишь сейчас меня как Эмми или как жену?
– Как Эмми.
– Ура! Значит, ты тоже нашёл мои фотографии. Я очень жалею, что образы и звуки хранятся в разных частях мозга. Мне очень хотелось бы услышать тембр твоего голоса и речевое сопровождение твоих воспоминаний. Эпоха немого кино давно прошла, но мы застряли там с тобой без права на свободу выбора.
У совести печальные глаза
Ремарка Эмми на то, что я стёр свои негативные воспоминания, заставила меня задуматься. «Ни стыда, ни совести» – кажется, так говорят о людях, которые презирают нормы морали и бросают вызов добропорядочности человеческих отношений. А что такое совесть? Наиболее ёмкое и точное определение, на мой вкус, – «модулятор нравственности». Нравственность формируется в детском возрасте в процессе воспитания родителями, окружением и, в большой степени, поступками вышеперечисленных людей. Путь от стыда к угрызениям совести приводит к оценке совершённых поступков (проступков, с точки зрения морали) и становлению нравственного самосознания. Если мать в отчаянье говорит ребёнку: «Как ты мог сделать это?» – то вместе со стыдом к ребёнку приходит осознание неправомерности поступка. А начнёт ли работать совесть и корректировать поведение в дальнейшем, зависит от примера окружающих. Помню, как взял с комода тридцать копеек и прогулял эти деньги, сходив в кино и съев там мороженое. Мне было семь лет. Вернувшись домой довольным и сытым, я застал семейный совет в лице бабушки, мамы и старшего брата. Вопрос: «Как ты мог? Разве это ты положил сюда деньги? Это деньги бабушкины» – глубоко врезались в мой мозг. К тому же я не мог смотреть в их осуждающие глаза, было больно. И последней каплей стало то, что никто не сказал: «Где деньги? Верни назад». Всем было ясно, что я их потратил, а вернуть, естественно, не смогу. В тот день за тридцать бабушкиных копеек я купил деталь модулятора нравственности. Если Эмми видела эту сцену, понять её суть она бы не смогла, впрочем, как и многие другие, когда я собирал по частям собственный «модулятор». Другая моя бабушка была с детства богомольной, то есть верующей. И это неудивительно, потому что она родилась в конце девятнадцатого века и помнила царя. В «красном углу» её комнаты висела икона с ликом Николая Чудотворца, а под иконой чадила лампадка с конопляным маслом. Лик иконы под ризой был почти не виден, только глаза выделялись на прокопченном лице, смотрящие с проникновенным укором. Как-то я обнаружил в буфете пакет шоколадных конфет. Дома никого не было, а я заполнял свой досуг чем придется: листал книжки, играл с котёнком, смотрел в окно и поглощал конфеты. Бабушки всё не было и не было, а конфеты таяли и таяли. Наконец бабушка вернулась и позвала меня к столу обедать. После съеденных конфет обедать было выше моих сил. Зная, что на аппетит я никогда не жаловался, бабушка заподозрила неладное и обнаружила пропажу сладостей. На вопрос: «Где конфеты?» – я ответил, что пока она ходила в магазин, пришёл дядя Володя (сын бабушки) и забрал конфеты с собой. Она внимательно посмотрела на меня и промолчала. У меня отлегло от сердца в надежде, что всё сошло с рук. Немного погодя я спросил: «Ба, а почему у Николы Чудотворца такие печальные глаза?» Она, помолчав немного, ответила: «Потому что он святой и переживает за каждую душу, которая грешит». «Что такое грех?» – спросил я. «Врать – это грех!» – ответила бабушка. Вот так, всего за кулёк съеденных конфет я узнал, что у совести печальные глаза.