Краеведческий музей располагался в обветшавшем особнячке еще дореволюционной постройки. Фасад явно перекрашивали совсем недавно, но внутри краска листами отслаивалась от стен, на потолках расплывались рыжие разводы, на всем лежала печать запустения. Марецкий и его спутники оказались единственными посетителями музея. Сидевшая на входе старушка продала им три билета, на которых стояла цена: «5 копеек». Билеты, видимо, тоже были музейными экспонатами. Из той, прежней жизни.
Марецкий, который здесь уже бывал, повел своих спутников через залы, где под витринным стеклом хранились непременные черепки, бывшие когда-то посудой, монеты, изъеденные неумолимой ржавчиной наконечники копий, остатки бус и составленные неведомыми картографами карты здешних земель, имеющие, как это обычно бывает, весьма далекое отношение к реальной действительности.
В одном из дальних залов обнаружилось то, ради чего они сюда и приехали. На стене, увеличенная в несколько раз, висела уже знакомая Китайгородцеву схема генеалогического древа рода Тишковых. Здесь же портреты. Михаил Елизарович – первый граф в роду. Дальше по стене – его потомки.
На одном из дореволюционных, если судить по датам, портретов сквозь паутину растрескавшихся от времени красок на зрителя смотрел едва ли не сам Марецкий. Конечно же, это был не он, но глаза, нос, губы – так в сыне распознают черты его отца. «Вот она, порода», – подумал Китайгородцев. То, что передается из поколения в поколение, что не вытравить ничем. Личные вещи в витринах. Офицерский мундир. Вычурный, вытертого серебра, хронометр. Походный саквояж. Трость. Записи управляющего имением на выцветших от времени листах. Фотография: дворянская усадьба, а перед типичным барским домом – ребятишки, одинаково бедно одетые и этой своей одинаковостью похожие друг на друга как родные братья. Судя по подписи, это воспитанники детского дома, открытого в стенах тишковского имения. Еще фото, уже современное, цветное: развалины, заросшие травой. Те самые, которые сегодня видел Китайгородцев. Здесь же россыпь нотных листов и маленькая фотография Игоря Александровича Марецкого, композитора и продолжателя рода Тишковых.
Щелк! Маша сфотографировала витрину и склонившегося над ней Марецкого. Дремавшая на стульчике старенькая смотрительница встрепенулась.
– Нельзя снимать! – заверещала она неожиданно писклявым голосом.
Вскочила со стула, словно намеревалась лично воспрепятствовать дальнейшей съемке, невзирая на собственную немощь и несовпадение весовых категорий, в которых выступала она и ее более молодые оппоненты.
Какой-то мужчина, явно из музейных сотрудников, привлеченный шумом, заглянул в зал.
– Нарушают, Андрей Андреевич! – сообщила ему смотрительница с той готовностью, с какой обычно докладывают о замеченных безобразиях вышестоящему начальству.
Но Андрей Андреевич не осерчал и не нахмурился, а с выражением благожелательного спокойствия на лице направился через зал к гостям, еще на дальних подступах протягивая руку для приветствия. Китайгородцев бросил быстрый взгляд на Марецкого. Тот приветливо улыбался. Свои. Крепкое рукопожатие. Щелк! Маша продолжала выполнять свою работу.
– Рад вас видеть, – сказал Андрей Андреевич, обращаясь к Марецкому.
Композитор благосклонно кивнул. Он знал себе цену.
– Готовимся кое-что добавить в экспозицию, – продолжал Андрей Андреевич.
– Что-нибудь новенькое?
– Через историю вашей матушки, вашего деда и прабабушки хотим показать эпоху. Весь двадцатый век через призму судьбы троих человек. То есть что я говорю? – засмеялся он вдруг и осторожно тронул Марецкого за рукав. – Четверых, конечно же.