И вот я снова медленным шагом ехал по пыльному просёлку, а за мной плёлся на аркане Махмутка. Только теперь мы шествовали в обратном направлении, а за нами брели старшины и несколько зевак. Кузнечихи не было. Видно, не так уж ей нравилось смотреть, как убивают.
Я ехал прочь из деревни. По Уставу я не мог казнить Махмутку на её территории. Хотя если быть точным, Устав ничем меня не связывал, ведь я-то его не подписывал, и ничто не мешало мне пристрелить разбойника у самой администрации. Но юзбулакцам не нравилась эта идея, а платили-то они. Итак, меня попросили вывести Махмутку за границу Юзбулака. Думаю, он и сам был не против прожить несколько лишних минут.
Мы выехали за инфостенд на нейтральную территорию. Я осадил Тойоту. Старшины и зеваки полезли за телефонами: видео нужно было заснять для Оренбурга как подтверждение. Я наклонился к Махмутке и вытащил мокрую тряпку у него изо рта.
– Последнее слово скажешь?
Разбойник поднял на меня жалостный взгляд.
– Брат, развяжи руки. Помолиться Аллаху в последний раз хощу, молитву дуа сказать.
– А руки тебе зачем?
– Надо руки перед лицо делать.
Что ж, отказать в таком было невозможно.
Я стал развязывать ему руки. Мы встретились глазами. Я покосился на юзбулакцев. Все снимали телефонами, даже дед Семёныч, хотя уж от него-то можно было ожидать большей бдительности.
Я освободил Махмуткины руки и выпрямился в седле. Все движения были отработаны, слажены, отрепетированы. Махмутка ухватился за луку седла, взлетел на круп, схватился за мои плечи, а я пришпорил Тойоту. Она тоже была обучена брать с места в карьер. Мы полетели по просёлку раньше, чем юзбулакцы вообще сообразили, что происходит.
Мы успели ускакать метров на сто, когда засвистели первые выстрелы. Бесполезно. Почти у всех были в лучшем случае револьверы и пистолеты. Реальную опасность представлял только старый козёл Семёныч с его ружьём, но нас маскировали поднятые клубы пыли.
Мы проскакали с полкилометра по тракту, потом съехали в степь и двинулись шагом сквозь высокую полынь, чтобы потеряться окончательно. Отъехав подальше, я остановил усталую, взмыленную кобылу и осмотрелся. Солнце клонилось к вечеру, небо было всё так же ослепительно чисто, и лишь над западным горизонтом наливалась мглой полоса будущей грозы.
Махмутка захихикал.
– Что, брат, успеешь сегодня ещё в четвёртой деревне меня продать? – Теперь, когда не надо было ломать комедию, он говорил нормальным русским языком.
– Сегодня вряд ли, – ответил я, пристально вглядываясь в западный горизонт. – А вот завтра… Завтра тоже вряд ли.
– Это почему?
– Видишь ли… Почему в Юзбулаке не знали, что я уже продавал тебя в Антиповке и Чернознаменном? Потому что нет ветра. Вышки связи питаются от ветряков. Когда ветра нет – тогда от солнца или аккумуляторов. И сервера переходят в режим умной экономии. То есть передают звонки или сообщения только с высшим приоритетом. Вызов скорой помощи – да, извещение о пожаре – да, об убийстве – да. О мошенничестве – нет. Три дня стоял полный штиль. Поэтому о нас до сих пор ничего не знают.
Небо на западе темнело на глазах, в стене туч просверкивали молнии. На нас определённо шёл большой грозовой фронт. Махмутка всё ещё ничего не понимал.
– Как только поднимется ветер, – закончил я мысль, – о нас узнают.
Пронёсся навстречу шар перекати-поля, в лицо ударил первый холодный шквалистый порыв, и Махмутка понял.
Он только успел напрячься, а я уже разворотом корпуса и тычком локтя сбросил его с крупа лошади, в продолжении разворота выхватил из кобуры револьвер, взвёл в движении курок, выстрелил. Махмутка взвыл и скорчился на земле. Я послал вторую пулю ему в голову. Махмутка затих.
Я не чувствовал ничего.
Бетризация. Она не лишает способности к насилию. Она только лишает С-позитивных удовольствия от насилия. И я не чувствовал ничего. Только удовлетворение от идеально сработавшего плана.
Я сфотографировал труп Махмутки на телефон, затёр метаданные фото и послал преподобному Константинову. А потом – старостам Антиповки и Чернознаменного. Связи пока нет, но скоро появится, и фотки дойдут. Я сделал всё, за что мне заплатили в трёх общинах. Теперь они смогут послать фото в Оренбург, и им возместят всё. Они даже останутся с прибылью. Моя совесть перед ними чиста.
Оренбургу, правда, придётся трижды раскошелиться за одного преступника. Но Оренбург богатый, для него это копейки. Ну, объявит награду и за меня, а толку-то? Я уж и забыл, какими именами назывался в Антиповке и Чернознаменном… А, ещё кое-что. Я отклеил от пальца силиконовый пластырёк с фальшивым папиллярным узором и выкинул в полынь.
Собственно, я даже мог вернуться в Юзбулак, притащив на аркане Махмуткин труп. Ко мне не могло быть никаких претензий. Почему бы и нет? Осмотреть этот дурацкий краеведческий музей, а то ведь нехорошо, что я его раскритиковал не видевши. Зайти к кузнечихе и соврать ей, что я на самом деле не бетризованный. Кажется, она всё-таки не без нотки сожаления прощалась со мной… Люди там хорошие… Может и правда пора где-нибудь осесть?
Я выбросил из головы эту дурацкую мысль и шагом двинул кобылу на запад, навстречу надвигающейся стене туч. Надо было придумать, где укрыться от непогоды.